Лето пахнет солью
Шрифт:
– Никакая не холодная, – сказал, усаживаясь на коврик, папа. Стряхнул руки, и я поежилась от холодных капель.
– Х-х-х-холоддд-ная, – спорила мама.
– Ну какая там холодная? – возмущался папа. – У нас из-под крана и то холоднее.
– Х-х-холод-д-дная, но мор-р-рская… – тряслась от холода мама. – М-мор-р-рская – это хор-р-рошо…
– Кто ж спорит, – примирительно сказал папа.
– Вот-вот…
Ну все, спор закончен. Редкость, но бывает. Сейчас папе станет скучно и он переключится на меня.
–
– Море смотрю, – не отрываясь, сказала я.
– Море немного не там, – протестовал папа.
– Какая разница, – сказала я таким тоном, чтобы стало ясно: не мешайте, очень занята, решаются вопросы мировой важности.
Мне даже некогда смотреть на себя со стороны. Я и так знаю, что глупо выгляжу. Иногда можно так выглядеть. Родные, любимые люди! Дайте посмотреть в спину незнакомому парню, больше ни о чем вас не прошу! Я досмотрю, он уйдет, несколько дней я промучаюсь и снова стану более-менее нормальным человеком…
– А Марк где? – не унимался папа.
– Купается, – ответила я.
И тут в разговор вступила мама.
– Понимаешь, что произошло, – сказала она папе. – Дина нашла себе объект для разглядывания под стать возрасту, и мы ей мешаем. Ей мешал и Марк, хоть она к нему очень хорошо относится. Марк тоже к ней хорошо относится, а потому обиделся и ушел в соленое море. Сейчас он прибежит, оденется и пойдет домой. А Динка будет терзаться, но продолжать наблюдать за своим объектом. Хотя сейчас она сидит и скрипит зубами на то, что у нее такая проницательная мама, которая в этом случае лучше бы помолчала.
Я хотела злиться, но на последних словах улыбнулась. Папа возмутился:
– Придумываешь все подряд. Какая тут проницательность? Никакой проницательностью тут и не пахнет.
Тут к нам вернулся Марк, спешно напялил одежду поверх мокрых плавок и пробубнил:
– Я домой, мне пора…
Папа сказал вслед уходящему Марку, что это чистой воды совпадение. Недовольный Марк ничего не понял и убежал. А я чувствовала себя редкой гадиной и продолжала смотреть в спину. А потом наковыряла в песке камешек и в эту спину бросила.
Он испуганно повернулся.
А мне, когда я уже бросала, хотелось зарыться в песок. То ли от стыда, то ли от страха, но точно – от скачков давления. Так что теперь я вполне понимаю страусов. Им нелегко. Вот представьте, бросил страус камень в другого незнакомого страуса – уже само по себе страшно. А дальше… Вдруг тот, в кого бросили, и не страус, а страусоподобный зверь? Или просто на страуса не похож. Или страус, но ужасный на вид. Прятаться, только прятаться! Но то ли голова у меня не так устроена, то ли песок неподходящий… И я просто бросила камушек. А он повернулся.
Это оказался вполне подходящий страус. То есть человек… Не хуже спины… Даже лучше…
Я сказала ему:
– Там… муха
Да, он был классный, но совершенный наивняк! Может, это только вид у него был такой… Но ведь ребенок ребенком! Как будто это я – Карлсон, а он – Малыш. Все из-за бровей. Они у него были жалостливо приподняты над переносицей. Такая особенность.
Славная до невозможности.
А потом он улыбнулся.
Нельзя допускать, чтобы люди мне улыбались! Потому что от улыбок я совсем таю. И он улыбался добродушно и по-свойски. Как будто мы тысячу лет знакомы.
– И как муха? – улыбнувшись, спросил он.
– Улетела, улетела! – успокоил его папа, а я грозно посмотрела в папину сторону. – Уж если человек берется сгонять насекомых, то будь добр, терпи.
– Да я ничего, я терпеливый, – сказал наш новый знакомый.
И, раз мы все оказались такими терпеливыми, пришлось представляться. Его звали Максимом. Темноволосый, коротко постриженный, с жалостливыми бровями Максим. По-моему, хороший набор. Максим с моим папой пожали друг другу руки, и Максим кивнул мне – пойдем, мол, прогуляемся. И мы побрели вдоль берега. Я зашла по щиколотки в воду и разогнала резвящихся на своей глубине карапузов.
Потом смотрела в воду и улыбалась. Искоса поглядывала на Максима, он тоже улыбался. Только как-то хитро. Посмотрит на меня, улыбнется и отвернется, чтобы куда-то в другую сторону улыбаться. Ну и я тоже так стала делать. Получалось глупо, но весело.
Так, наверное, в нашем веселом молчании можно было бы море обойти вокруг по береговой линии. Если бы Максим не сказал, так же улыбаясь и качая головой:
– Ну ты вообще…
– Чего? – насторожилась я.
– Да так, – смутился Максим. – Вообще уже, говорю.
– Говори уже! – занервничала я.
Максим весело сказал:
– Чего-чего… Так смотрела, чуть спину всю не продырявила. До сих пор чешется… – и, сморщившись, почесал спину.
Я возмутилась:
– Это я чуть не продырявила?!
– Ну не я же, – ответил Максим и поднял глаза к небу – ну просто ангел во плоти.
Ну да, смотрела я на него… Неужели об этом надо так в открытую говорить? Как-то это нехорошо.
– Ну ты вообще, – надулась я.
– Сама вообще, – сказал радостный Максим. – Я это первый сказал.
Я случайно хихикнула. Потом мотнула ногой, брызнув водой на Максима. Он зашел в воду и стал на меня брызгаться. Я подбежала к нему и повалила в воду. И мы бултыхались, как маленькие, выкрикивая:
– А у тебя вид жалостливый! – это я, конечно же, крикнула.
– Не жалостливый, а добрый! А ты на мальчика похожа!
– Не на мальчика, а на Малыша!
– На малыша, говоришь? Тогда я буду звать тебя… – Максим издевательски произнес: – Малышка!
Меня перекосило:
– Фу! Малышкой! Не надо!