Лето страха
Шрифт:
С каждым новым шагом, пока я восходил на вершину, я все более отчетливо понимал: многое в моей жизни после этой ночи должно будет измениться. Это ужасное шествие — та четкая разграничительная линия, которая отделит мое будущее от всего, что было ранее. Две жизни, две силы не смогут одновременно сосуществовать во мне, это я знал точно. Придется выработать новые правила, придется создать какие-то альтернативные системы, необходимо будет внести значительные поправки, вступить в выгодные сделки, предложить уступки, подписать соглашения. Отныне моя душа будет принадлежать уже не мне, но и этой женщине, и этим мужчинам, и этой ночи. Никогда я даже представить себе не мог, что буду вынужден за столь ничтожную цену
Я молился, пока всходил по склону холма (если, конечно, может быть названо молитвой мое невнятное, отчаянное бормотание), лишь о том, чтобы во мне сохранилось хоть что-то из моей старой жизни, что-то, что я смог бы потом распознать и вспомнить, а если понадобится, в минуту крайней необходимости смог бы уцепиться за это «что-то», а не только за ужас и стыд.
С талии Элис мне на плечо скатилась струйка ледяной жидкости — ничего более холодного этот мир мне еще не предлагал.
С юга катился к нам туман, и вскоре мы погрузились во мрак каньона. Восходя все выше и выше, все больше углубляясь в густые сухие заросли кустарника, я все отчетливее слышал звуки шагов трех пар наших ног. При каждой новой капле влаги, которая падала с подтаивающего тела Элис, я всякий раз ощущал острую боль и — вздрагивал.
Прямо передо мной все так же маячил фонарь видеокамеры.
Наконец галька ударила мне в спину, и я свернул влево, шагнул в глубь оврага, в заросли дубов, бузины, шалфея и опунции. Мои ноги горели. Я ступил под полог зеленых ветвей. И тут же споткнулся и упал. Элис сорвалась на землю и сразу замерла, подобно громоздкой детской игрушке, — уткнувшись лицом в заросли кактусов. Лампа над видеокамерой погасла, и я, стоя на четвереньках, наконец получил возможность немного отдышаться.
— Ну что ж, Монро, для начала неплохо, — услышал я позади себя голос Мартина. — А теперь вставай и пошли назад, к гаражу. Нельзя же копать могилу без лопаты.
Я копал не меньше двух часов, и все еще было неглубоко. Марти предложил мне перчатки, которые и в самом деле немного помогли. Пришлось сходить в гараж за киркой, поскольку почва оказалась настолько твердой, что лопата попросту отскакивала от нее.
Нас окутал туман. Луна исчезла. Вокруг Элис образовался темный круг. Кейес снимал на пленку почти все. Ощущение было такое, что я попал в ад, и я потратил минут двадцать на то, чтобы определить — стоя по пояс в яме и долбя киркой камень — точный момент собственной смерти. Как мог я пропустить его? Оставалась какая-то толика веры, что происходящее — просто жесточайший ночной кошмар, от которого я очень скоро пробужусь.
«Лихорадка, — подумал я. — Это, должно быть, лихорадка».
Но чем глубже становилась яма, тем, как ни странно я лучше чувствовал себя! Происходящее становилось все более реальным, и, пока пот заливал меня, затекая даже в перчатки, я пытался разрешить один вопрос: а что если — вдруг, — когда последний ком земли упадет на то, что было когда-то Элис, Мартином и Кейтом, и погребет всю эту проклятую жизнь, я снова стану самим собой, снова обрету себя?! Волна небывалого оптимизма захлестнула меня. И позволила мне сосредоточиться на отдельных фрагментах кошмара — на том безумии, которое заставило Мартина Пэриша — несомненно помимо его воли — засунуть тело Элис в мой морозильник, на его убийственной страсти к Эмбер Мэй, на том способе — каком-то способе — любом способе, — которым я мог бы добиться, хотя бы в малой степени, искупления за все случившееся этой ночью. Именно в тот момент И в том самом месте я поклялся, что не позволю ни малейшей частице всего этого бреда и ужаса коснуться Изабеллы, что, если я должен буду отдать свою жизнь — и уж конечно, любую чужую, — отдам, но не допущу, чтобы ее поразило смертоносное безумие
«Никогда, — подумал я, — никогда, Иззи, я не позволю, чтобы все это испачкало тебя. И, даже если я умру, не совершив ничего другого, кроме приготовления могилы для жертвы зла, я умру с тайной улыбкой на устах. Клянусь тебе. Обещаю. Клянусь».
Едва я произнес эту безмолвную клятву, как на меня словно прозрение нашло, и я осознал, что существуют вопросы, на которые мне необходимо получить ответы.
К тому времени я уже на четыре фута опустился под землю. Рукавом окончательно провонявшей рубахи смахнул пот со лба. Кейес сидел на камне, положив видеокамеру на колени. Я посмотрел на Мартина.
— Итак, за какую же кучу денег я убил ни в чем не повинную женщину? — спросил я.
С верхотуры на меня взирало чуть затуманенное лицо Мартина.
— Как тебе известно, она стоит около шести миллионов. Я полюбопытствовал, когда подумал, что она умерла.
— В самом деле?
— Зато тебе, черт побери, делать это было ни к чему, ты всегда знал, сколько у нее денег. Грейс вошла в долю, как только ей исполнилось восемнадцать. Вот чего ты ждал.
— А какова доля Грейс?
— Пять миллионов, — ответил Мартин. — Да хватит тебе, ты и так все знаешь. Мне отслюнявили полмиллиона и столько же бывшему любовнику, другу и обожателю Расселу Монро. Если до смерти Грейс кто-либо из нас умрет или попадет в тюрьму, другой получит целый миллион. Если сначала помрет Грейс, то пять миллионов оттяпает компания «Юнайтед вэй». Еще немного покопавшись в бухгалтерских делах, я установил, что ты задолжал больнице кругленькую сумму и что страховка не покроет даже половины ее. Тина Шарп оказалась весьма разговорчивой, особенно после того, как подумала, что говорит со своим начальством. А ведь это — мотив, Рассел. Здесь, в воздухе, витает целая стая мотивов.
Я лишь с огромным трудом смог поверить в то, что Эмбер и впрямь включила меня в свое завещание. Впрочем, в данном случае моя вера была не столь важна.
— Кроме того, десять лет назад она застраховала свою жизнь в пользу Грейс. Сумма страховки — два миллиона, подлежащие выплате в течение двух лет. Вы с Грейс собирались поделить эти деньги?
— Я не знаю, — пробормотал я.
— Когда же ты понял, что порешил не ту красотку?
Честного ответа я ему дать не мог, не признавшись в том, что Эмбер переметнулась в мой лагерь. То, что я знал, где она сейчас, и располагал целой коробкой собранных им, Мартином Пэришем, улик, — собранных, как я теперь понял, для того, чтобы уберечь от газовой камеры свою собственную задницу, — было моим единственным козырем в этой игре. Но как мог Мартин не сообразить, что она придет ко мне?
Я долго и с трудом раскидывал в уме, как лучше разыграть свою партию. Ни один из очевидных вариантов не казался мне достаточно перспективным. И тогда до меня дошло: лучшее, что я могу сделать, копая могилу для Элис, поспособствовать тому, чтобы Мартин выкопал такую же точно и для себя самого.
— Когда увидел ее, — ответил я. — Ее тело.
— Я должен знать, Расс, собирался ли ты сунуть Эмбер в мой морозильник или спрятать ее где-нибудь еще?
Я усмехнулся ему в лицо. Моя собственная наглость — или это было всего лишь отчаяние? — испугала меня не только потому, что играть с Марти — опасно, но и потому, что я испытал от своей игры острое удовольствие.