Лето страха

Паркер Т. Джефферсон

— Сколько от опухоли осталось?

— Пока трудно сказать. Эти астроцитомы растут очень медленно и совсем помалу. Они чем-то похожи на корни сорняков. Через день-два мы сможем обсудить кое-какие новые методы лечения.

В разговоре возникла пауза, во время которой я заметил в глазах Пола Нессона полнейшее отупение от охватившей его усталости.

Коррин высморкалась в бумажную салфетку, откашлялась и спросила:

— Долго все это будет продолжаться?

— Пока можно лишь строить предположения, а потому сейчас я не хотел бы касаться этой темы. Эта разновидность

опухоли вообще ведет себя крайне непредсказуемо — то ускоряет свое развитие, то как бы замирает, то снова ускоряет.

— Были у вас случаи, когда опухоли полностью исчезали? — спросил Джо.

— Нет. А теперь Изабелла около часа проведет в послеоперационной палате, потом я хотел бы поместить ее в реанимацию. Через пару часов она сможет сказать вам несколько слов. Ну а после этого, как я полагаю, вы тоже сможете немного передохнуть.

— Спасибо вам, — сказал я.

— Пожалуйста, — ответил Нессон, после чего снова исчез за двойными дверями.

* * *

На голове Изабеллы была громадная марлевая повязка, очень похожая на тюрбан. Оба глаза распухли, причем под левым уже появился фиолетовый отек. Ее все еще подпитывали кислородом — через вставленную в нос пластиковую трубочку.

Она не сразу узнала меня.

Характеристики жизнедеятельности организма выводились на экран стоявшего в углу монитора.

Я прижался щекой к ее щеке и прислушался к дыханию.

— Ты даже не поверишь, — сказала она, когда наконец пришла немного в себя. Ее голос был тих, но слова она произносила четко. — Я уже начинаю поправляться. Мне снилось это, когда я была под... что они вынули все плохое... гадость... из меня. Со мной все будет о'кей. Ни заикания, ни оговорок.

— Я люблю тебя, — сказал я.

— Я так рада... что ты пришел.

— Ты все еще моя маленькая?

— Я буду твоей маленькой, пока... пока... ты... будешь хотеть меня.

— А как насчет того, чтобы навсегда?

— Навсегда... звучит очень даже мило.

* * *

Несмотря на то что я был измучен, у меня хватило сил удивиться, когда в больничном холле я увидел Карен Шульц. Ее каблуки громко процокали по плиткам пола, и она мгновенно высмотрела меня в напряженно тихой группе людей прежде, чем я осознал, что это она.

Она коротко улыбнулась всем, пожала каждому руку, когда я представил ее, и сразу устремила свои усталые глаза на меня.

— Рассел, мы можем поговорить?

Я вышел с ней на улицу.

Термометр в аллее на противоположной стороне улицы показывал девяносто градусов. Хрупкая женщина толкала перед собой вверх по склону — к башне — инвалидное кресло с крупным мужчиной, и кресло это двигалось зигзагами.

— Ну как она?

— Отлично. Они удалили большую часть опухоли.

— О Рассел, как же я рада слышать это! — Она смахнула со щеки слезу и отвернулась, стала смотреть на шоссе. — Я никогда не знаю, что надо делать в... ситуациях, подобных этой, — сказала она смущенно.

— Хорошо, что пришла. Хочешь, можешь оставить цветы или записку.

— Нет. Я пришла по делу. — Она обхватила себя руками

и двинулась в дальний конец дворика, где находился сломанный лифт для инвалидных кресел — заброшенный и до сих пор не отремонтированный.

В ожидании, когда она заговорит, я закурил.

— Смотри, — сказала она, повернувшись ко мне. В ярком послеполуденном свете Карен выглядела лет на сто. — Я была... жизнь... порой полна компромиссов. Я всего лишь одинокая девушка, которая нуждается в своей работе и любит свою работу. И если я даже время от времени спорю с Винтерсом по поводу его решений, то в конце концов он именно за это и платит мне. Я хочу сказать, никогда ничего я не делаю против кого-либо в нашем управлении. Я люблю наше управление и считаю, мы не даром едим свой хлеб, мы занимаемся нужным делом. Но...

Карен посмотрела в сторону аллеи, и голос ее почти совсем пропал.

— А не могли они подобрать для больницы более отвратительного места?

— Нет, наверное.

В глазах Карен застыла боль, хотя они по-прежнему казались непроницаемыми.

— Послушай, ты разговаривал с Четом об этих... несообразностях в деле?

— Да.

— И ты представляешь, что они могут означать?

— За ними стоит тот факт, что Мартин намерен обвинить меня и мою дочь в преступлении, которого мы не совершали.

— Это так. Но ты отстаешь на один шаг, Рассел. Ты представляешь себе, что все это означает в практическом смысле?

Я не смог представить себе, но невольно подумал о том, что Карен увидела отснятую Мартином пленку про меня и Элис Фульц. Хотя какую пользу из этого мог извлечь Пэриш, если бы обнародовал ее именно сейчас, я не представлял.

— Пока не знаю, как реагировать на действия Мартина, — сказал я.

— Рассел, я скажу тебе. Ты знаешь какого-нибудь хорошего адвоката по уголовным делам?

— Да.

— Найми его.

Эта плохая, но, по-видимому, неизбежная идея, казалось, явилась ко мне из какого-то дальнего уголка моего сознания.

— Ты думаешь, Пэриш собирается передать дело окружному прокурору?

— Рассел, он уже сделал это.

Глава 22

Я просидел с Изабеллой все три часа, пока она спала.

Пока я смотрел на ее распухшее лицо, на некогда очаровательную, а сейчас обмотанную марлей головку, на пластиковую кислородную маску, пересекающую рот и нос, я лишь дивился тому, как далеко смогла зайти эта женщина, под какую угрозу поставлена и каким пыткам подверглась ее плоть, как предала ее жизнь.

Позади себя я услышал шорох шагов, решил, что зашла медсестра, но, обернувшись, увидел ее, ту, что искала меня, женщину со скорбным взглядом темных глаз, увидел Тину Шарп из «Эквитебл».

— Мы можем поговорить?

— Давайте выйдем, — сказал я.

Пахла Тина Шарп неприятными духами. В руке держала сумочку. Глаза у нее были чуть навыкате, бесцветные и невыразительные.

— Извините, что приходится отлавливать вас подобным образом, — сказала она. — Но вы не ответили ни на мои звонки, ни на мое письмо.