«Лето я провела хорошо...»
Шрифт:
Сердобольная бабка Клавдия не раз зазывала Жучку к себе. Но худая, растрёпанная собака глядела недоверчиво и всегда убегала, едва старуха хотела к ней подойти. Бабка Клавдия издали бросала ей хлеб и кости. Жучка ела, но без обычной весёлой собачьей жадности. «Пропадёт собака! — вздыхала про себя бабка Клавдия. — Нет, не жилец она на этом свете, не жилец… Вот же любовь собачья!..» И удивлённо и печально качала головой…
Рыбак явился домой веселый — солнце грело, рыба ловилась… У дома его перехватила
— Эй, Толя, знаешь, собака твоя совсем пропадает!
— Здравствуйте, баба Кланя! — крикнул Рыбак. — Чтой-то она пропадать задумала?
— Вот же ты какой твердокаменный! — рассердилась бабка Клавдия.
— Да где она? — спросил Рыбак.
— Вот, посмотри сам! У Ильиничны под крыльцом, бедная, лежит…
Увидев Рыбака, Жучка молча отползла в самый дальний угол своего логова. Когда человек протянул руку, она зарычала. Рыбак замер в растерянности. «Вот те на! — думал он. — Вот так дожил!»
Спроси его, он уж и не помнил толком, как эта собака досталась ему. Вроде кто-то из друзей предложил щенка симпатичного. А щенки ведь все на один фасон — симпатичные… Через полгода из этого щенка выросла Жучка.
Сейчас Рыбак стоял, неудобно согнувшись, и смотрел в чёрную дыру под крыльцо, а сердце его никак не могло — понять: как же это случилось, чтобы Жучка, чтобы его собака смела рычать?
«Ах ты неблагодарная! Тварь!» — хотел он крикнуть и не крикнул. Потом хотел пнуть её ногой и не пнул. Он только посмотрел ещё раз в угрюмые и жалкие Жучкины глаза, повернулся и пошёл к своей избе.
— Толя! — крикнула опять бабка Клавдия. — Ну дак что ж ты? Как решил? Рыбак молчал.
— Мне-то, видишь, она не даётся, собака. А пропадает!.. Пропадёт!.. Рыбак молчал.
— А ты всё ж таки её хозяин…
Рыбак хотел сказать, что мало ли собак пропадает и пропадало, он-то при чём? Он теперь не хозяин, пусть старуха Ильинична и городская девчонка… А то умеют только сманивать!
И ещё он хотел сказать… нет, даже крикнуть зло, что пусть пропадает, раз неверная, раз неблагодарная такая. Да и не пропадёт она, эта собака: ещё к кому-нибудь присоседится!…
Всё это быстро промчалось у него в голове, как узенькая лента телеграммы. Но ничего такого он почему-то не сказал, а только плечами пожал:
— Рычит она…
— А ты поласковей, Толя, — наседала бабка Клавдия. — Ты ещё ведь совсем молодой, а такой уж… — Она собиралась сказать «сердитый», но попридержала язык.
— Какой? — спросил Рыбак без особого интереса.
— Сурьёзный!
— Так это ж хорошо, баба Кланя. Серьёзных-то все хвалят.
— Ну вот и займись. Вот и займись с этой собакой-то!..
Рыбаку стало ясно: что бы он ни сказал, бабка Клавдия опять сведёт на Жучку. Он усмехнулся, рукой махнул и пошёл к себе в избу, больше уже не оборачиваясь.
Я не знаю, о чём думал Рыбак весь остаток дня и ночь. Наверное, уж не об отбившейся от людей собаке. И всё-таки память о Жучке крепко засела у него в душе. Потому что
— Эй, Жучка, Жучка! На-на-на!
Жучка узнала голос Рыбака. В душе её не появилось ни радости, ни страха. Она так и осталась лежать; во всём теле была какая-то слабость и тоска,
— Жучка! — Рыбак сделал несколько шагов к дому Ильиничны, остановился…
И тут вдруг, неожиданно для себя самого, он крикнул:
— Хвостик! Хвостик!
Драгоценное это слово камнем ударило в собачье сердце. Радость и сладкая печаль хлынули из него одновременно. Что-то перевернулось в Жучке, мелькнуло разом во всех её мыслях… Будто Саша подошла к Рыбаку и отдала ему поводок, на конце которого была Жучка… Нет, не Жучка звали эту собаку, а Хвостик, Хвостик! Сейчас Рыбак потянул тот невидимый ремешок. И она поползла к выходу, прочь из своего подземелья, встала на ноги и, жмурясь от яркого солнца, пошла к Рыбаку.
Так у Рыбака снова появилась собака.
Но ещё долгое время они были чужими. Хвостик помнила Сашу. День-два проходили вроде спокойно, и вдруг тоска проступала наружу. Собака начинала суетливо бегать и лаять протяжно в пустые окна Сашиного дома. Рыбак молча глядел на это и курил папиросу. Ему было обидно. «Неужели же я такой плохой хозяин? — думал он. — Ну и прогоню её к шутам, этого Хвостика… Тоже мне Хвостик!…»
Однако не прогонял. Хотя и не был ласков. Только кормил.
Так прошло недели полторы. Собака скучала, Рыбак хмурился. Сдружило их несчастье…
Рыбак уехал в большую деревню. И Хвостик снова переселилась под крыльцо к Ильиничне. После того как она вроде бы опять стала Рыбаковой собакой, Хвостик чувствовала себя поуверенней. Первая, самая горячая боль прошла. Хвостик, пожалуй, даже повеселела немного. Но в душе её копился новый ком черноты.
Как в человечьей душе, так же, я думаю, и в собачьей, лежит, лежит этот ком, словно мина с часовым механизмом… И однажды вдруг происходит взрыв. Хорошо, если всё обойдётся добром. Но часто такие моменты подстерегает беда.
Ночью, на вторые сутки после отъезда Рыбака, Хвостику опять снилась девочка в светлом платье. Она то приближалась, то удалялась, словно её качали какие-то большие волны. А потом её стало уносить, уносить. Она крикнула: «Хвостик! Хвостик!»
Собака вскочила. Сон и настоящая жизнь на секунду перемешались в ней! И она бросилась догонять свою прекрасную хозяйку. Из-под крыльца был удобный лаз, которым она всегда пользовалась. Но сейчас — в полусне, в полуяви — она совершенно забыла об этом. Метнулась в другую сторону, проломила трухлявую доску, полезла наружу… И тут же в голову её ужалила боль. Хвостик взвизгнула, рванулась. Тотчас боль обожгла шею, туловище вдоль хребта…