Летом сорок первого
Шрифт:
– У вас, Александр Сергеевич, есть в распоряжении тридцать пять минут, – сказал подполковник, посмотрев на свои ручные командирские часы, – за это время необходимо сменить штатский костюм на военный. Форма ваша находится здесь, в парткоме. Вам присвоено звание майора инженерных войск.
– Что можно брать с собой?
– Ничего брать не надо, кроме партийного билета. Все остальное сдайте секретарю партийной организации. Воинские документы вам выписаны, и они находятся у меня.
Автоколонна, которая двигалась по
Еще одна обычная колонна. Несколько десятков тяжелых грузовиков с солдатами, с поклажей под брезентом, санитарная машина, полевая кухня. У Поклонной горы колонна притормозила, как бы пропуская другую, которая вышла из соседней улицы и вливалась в общий поток. А на самом деле она заняла место в голове колонны.
На семи новеньких грузовиках «ЗИС» с кузовами без бортов возвышались квадратные конструкции, чем-то напоминающие обыкновенные понтоны, наглухо закрытые брезентом. То двигались первые семь установок. Коллектив института передавал в действующую армию свое изобретение, созданное творческим усилием теоретиков и конструкторов, претворенное в жизнь умельцами в опытном цеху без нужного заводского оборудования, когда каждый узел и деталь по многу раз видоизменялись и переделывались. Коллектив института, как и вся страна, жил лозунгом, родившимся в цехах столичных заводов и фабрик: «Все для фронта! Все для победы!». Шла вторая неделя войны, но Москва, а с нею и вся страна работали для фронта.
За этой семеркой двигались полсотни грузовых «ЗИСов», их кузова также были тщательно укрыты обычным брезентом. Под ним рядами лежали массивные деревянные ящики, в которых, упакованные со всеми предосторожностями, находились продолговатые ракеты. За грузовиками следовал тягач, тянувший за собой 122-миллиметровую гаубицу. Эта пушка не только маскировала колонну: артиллеристы еще не верили в новое оружие, они взяли с собой обычное, привычное, испытанное в боях орудие, на которое в трудный час могли положиться. Артиллеристы знали – гаубица не подведет. А формально ее взяли для пристрелки.
На Поклонной горе стояла группа мужчин. Военных и штатских. Отсюда хорошо просматривалось Минское шоссе, которое широкой лентой уходило за Москву, тянулось к Кунцеву, к Можайску, Бородинскому полю и дальше на запад, в сторону заходящего солнца. Летний день давно закончился, и вечерний закат, багровый и тревожный, похожий на зарево далекого гигантского пожара, полыхал вдали над горизонтом по краю неба, бросая отблески на редкие темные облака, подпалив огнем их края. Там, где горел закат, полыхал, гудел и скрежетал железом, дыбился взрывами Западный фронт, шло, не затихая ни на минуту и днем и ночью, неравное единоборство. Туда и направились войска. Туда двигалась и эта обычная с виду воинская автоколонна.
Впереди ехала обычная черная легковушка. Рядом с водителем сидел капитан Флеров. На заднем сиденье
Дмитрий Шитов, опустив стекло на дверце, вытянул руку и, не высовываясь, это не позволялось – а вдруг его кто случайно узнает? – неизвестно кому адресуя, помахал прощально ладонью. Казалось, военный человек прощался не с кем-либо отдельно, а со всей столицей, родной Москвой.
Это было так и не так. В небольшой группе мужчин, стоявших на Поклонной горе, увидели прощальный жест. На горе находились руководители института: директор, главный инженер, секретарь парткома, создатели ракет и установки. Они пришли проводить своих товарищей и свои боевые машины. Без лишнего шума, без оркестра. Просто и скромно, как того требовали обстановка и секретность предприятия. Борис Михайлович, не сдержавшись, в свою очередь высоко поднял руку и помахал в ответ:
– Возвращайтесь с победой!
Помахали руками и остальные его спутники, хотя каждый знал о том, что делать этого нельзя, чтоб не привлечь внимания к обычной с виду воинской автоколонне, чем-то похожей скорее на саперную часть, чем на боевое подразделение.
А машины все шли и шли. Москва сделала все, чтобы оснастить батарею всем необходимым, дать ей лучших своих сыновей. Они стали командирами, боевыми расчетами, связистами, разведчиками, лаборатористами, шоферами, поварами и другими, необходимыми на войне специалистами. Колонна растянулась почти на целый километр, удаляясь все дальше и дальше туда, где кроваво полыхал закат.
Новое реактивное оружие начало свою боевую жизнь. Из номерных опытных установок, как оно фигурировало в документах института и значилось в отделах, оружие получило свое первое официальное наименование: «М-132» – по заводскому обозначению, или, по-военному, «БМ 132—16», что обозначало «боевая машина, калибр 132 миллиметра, 16-зарядная».
Новое оружие шло к своему будущему. Ему еще предстояло показать и утвердить себя, завоевать уважение и всеобщую любовь, с одной стороны, лютую ненависть и безумный страх – с другой. Этому оружию предстояло еще получить имя всенародное, ласково нежное, как имя любимой, с которой на долгие годы, если не навсегда, разлучила миллионы воинов не нами затеянная, кровавая мировая война.
Опережая колонну, которая только-только выбралась из Москвы и покатила по загородному шоссе, молнией летела из Ставки в штаб Западного фронта шифрованная телеграмма.
Маршал Тимошенко, недавно ставший по распоряжению Сталина командующим Западным фронтом вместе с маршалом Буденным находились в войсках. Телеграмма легла на стол к заместителю командующего – генерал-лейтенанту Еременко. Он, пробежав текст глазами, прочел ее вслух офицерам штаба:
«Предполагается широко применить против фашистов «эрэсы» и в связи с этим испробовать их в бою. Вам выделяется одна батарея БМ-13, испытайте ее и доложите свое заключение».