Летопись мужества

Эренбург Илья Григорьевич

Сейчас еще трудно предугадать, на каких позициях окажутся две армии к тому времени, когда настоящая весна войдет в свои права и когда земля не только освободится от снега, но подсохнет. Распутица будет, бесспорно, критическим временем для отдельных частей с плохими коммуникациями. К маю, таким образом, линия фронта должна выровняться. Мы вправе надеяться, что она выровняется по ее наиболее западным точкам.

Распутицу немцы начнут проклинать недели через две. На нее они будут валить свои очередные неудачи. Ведь, читая сообщения немецких корреспондентов, можно подумать, что они воюют не с русской армией, но с русским климатом. Их самолюбие заставит их представить

себя в апреле жертвами русской весны. До сегодняшнего дня они еще представляют весну как союзницу своей наступающей армии. Здесь стоит отметить, что на юге, где уже весна, дожди несколько помогли немцам, но не тем, что способствовали их наступлению, а тем, что задержали продвижение наших частей.

Гитлер чересчур много говорит о весеннем наступлении: в этом есть доля блефа. Он охотно показывает всем свои карты, твердит то о Мурманске, то о Ростове, то о Воронеже, оповещает, куда именно отправлен тот или иной из воскресших фельдмаршалов и генералов. Перед 22 июня Гитлер был куда молчаливей… Порой мне кажется, что разговоры о мощном весеннем наступлении предназначены для галерки, для запугивания некоторых нейтральных стран, для дипломатических будуаров, еще не проветренных после 38-го года.

В марте, разговаривая с немецкими пленными, я неизменно слышал знакомые имена: Дюнкерк, Гавр, Лилль, Кемпер - этих недавно привезли из Франции. Другие приехали из Югославии, из Голландии, из Дании. С января по март Гитлер перебросил на восток около сорока дивизий. Другие дивизии, также увезенные с запада, стоят наготове в Польше или в Восточной Германии. Гитлер никогда не отличался пониманием других народов. Вероятно, ему кто-то сказал, что англичане флегматичны, и на этом он строит свою стратегию. Он считает, что воевать против него могут только «варвары русские», а джентльмены с ним будут играть в поддавки. Я знаю гордость и упорство англичан, и я думаю, что Гитлер ошибается. Оголение атлантического побережья может оказаться для него фатальным. Если английские обозреватели несколько приуменьшают силы немцев, сосредоточенные в далеких от Англии городах, например в Харькове или в Смоленске, они, наверное, заметят, как мало немцев теперь осталось хотя бы в Бретани.

К весне Гитлер соскреб все резервы. Он поставил на работу иностранных рабочих и военнопленных - все мужское население Германии под ружьем. Среди пленных я видел много резервистов, еще месяц тому назад ходивших в гражданском платье. Это плохие солдаты. Опорой Гитлера остается его «старая гвардия» - солдаты, которые перенесли тяжести зимней кампании в России. Один такой стоит десяти резервистов. Сорокалетние слишком много помнят. Они даже способны задумываться, а это для них гибель. Человек, думая, растет, но гитлеровский солдат, задумавшись, погибает. Можно спорить о том, сколько новых дивизий будут эрзац-дивизиями. Русская поговорка гласит: «Цыплят по осени считают». Гитлеровские весенние дивизии мы будем считать осенью.

Несомненно, Гитлер рассчитывает на танки. Одна бомбардировка заводов Рено, да еще в марте, не помешала ему создать солидные танковые резервы. Но вряд ли его танковые удары смогут быть длительными. За последнее время немецкое командование упорно говорит о переходе на конную тягу. Один немецкий генерал в своем приказе умилительно восхваляет русскую лошадь: «Это умное и терпеливое животное». Откуда такая любовь к лошадям? Очевидно, у немцев плохо с горючим. Они много говорят о Баку, но слова не приводят в движение моторов…

Мы не пренебрегаем лошадками. В распутицу лошадь вернее мотора. Мы не пренебрегаем и танками. На Урале эту зиму изготовляли не зажигалки и не

кастрюли. Через месяц-два мы сможем говорить о первых весенних результатах. Наш народ спокойно ожидает весны. Пережив тяжелую осень, мы больше не боимся испытаний. О том, что мы одни в бою, наши бойцы говорят не с горечью, но с изумлением. Если хоронить Гитлера можно в одиночку, бить его предпочтительно вместе. Но нашим бойцам не до дипломатии, они заняты своим делом: они истребляют фашистов.

Велики жертвы России. На запад от Москвы нет больше человеческого жилья. На восток от Москвы нет семьи; где не ждали бы с утра до ночи почтальонов. Враг разрушает наши прекрасные города. Нестерпимы для русского сердца испытания Ленинграда. Мы видим оскверненные врагом священные могилы, видим изуродованных гитлеровскими садистами детей. Мы пошли на все, чтобы победить. Люди работают по 16 часов в сутки. Люди делятся куском хлеба с беженцами. Суровая весна у России. Великая весна: народ хочет жить, и он будет жить - такова наша присяга. Я закончу народной присказкой - в ней ключ к нашему сопротивлению:

Кто смерти не боится -

невелика птица.

А вот кто жизнь полюбил,

тот страх загубил.

6 апреля 1942 года

Большой город - это лес. В нем все водится. В нем можно заблудиться. Я знал Москву тихой и сонной. Москву моего детства, с конками, с бубенчиками троек, с мечтательными студентами в пивных, которые цитировали Ибсена и Метерлинка. Я знал Москву первых лет революции, романтическую и нищую. Люди шли по мостовой, тащили за собой салазки. Не было трамваев, не было дров, не было хлеба. А над снежными сугробами горело из ярких электрических лампочек три слова: «Дети - цветы жизни». Я знал Москву стройки, когда дома передвигались, когда весь город пахнул штукатуркой, когда путешествовали улицы - придешь через неделю и не узнаешь площади, где прожил годы. Теперь я живу в суровой военной Москве.

Враг был рядом. Мы все об этом помним. А на окраинах города еще сохранились баррикады и рвы. По мостовой еще шагают патрули. Враг еще в 170 километрах от столицы. Но большой город - это большой город, в нем водится все, и вчера в книжном магазине на Кузнецком мосту я видел чудака, который улыбался, как победитель: он нашел первое французское издание романа Бальзака «Беатриса».

Солнце припекает, и москвичи отогреваются после суровой зимы. В центре города уже сухо. Дети играют в скверах. В зоологическом парке резвятся молоденькие медвежата. Любовно смотрят москвичи на проходящих по улицам бойцов - весна, русская весна не может стать весной Гитлера… В каждой семье утром ждут почтальона. В каждой семье теперь есть новое божество - то доброе, то злое - диск хриплого репродуктора. В каждой семье часть жизни там, на западе, часть жизни, да и вся жизнь. Москва спокойна, но за этим спокойствием скрыты гнев, надежда, тревога за близких, высокий накал самопожертвования.

Каждую ночь я еду по пустым улицам из редакции домой. Комендантские патрули останавливают редких прохожих. Затемненный город загадочен, и напряженно шофер всматривается в тьму. А в небе россыпь звезд… Иногда небо оживает: в нем огни разрывов, сигнальные ракеты. В домах звенят стекла от рева зениток. Люди просыпаются и поворачиваются на другой бок. В Москве обстреляны даже воробьи. Вот только грачи волнуются: они недавно прилетели, они не пережили московской осени, им «юнкерсы» внове. А москвичи привыкли: у меня есть приятель Ваня, ему в июле исполнится один год, но он уже пережил добрую сотню воздушных тревог.