Летописец. Книга перемен. День ангела (сборник)

Вересов Дмитрий

– Каким это таким манером?! Каким это манером, Генчик?! – с подозрением поинтересовалась Фрида Наумовна. – Гладиолусы мне нужны для Оксаночки, я их для Оксаночки в палисаднике растила, а не для того, чтобы ты зайцем на самолете катался с Днепропетровска в Ленинград и обратно в Днепропетровск.

– И что же мне делать, Фрида? – грустно спросил Генчик, прижимая к себе монструозный букет и бочком-бочком отодвигаясь, вероятно, в надежде затеряться в толпе и улететь-таки на родину «тем же манером». Но не тут-то было! Фрида Наумовна отловила Генчика крючком зонта и заголосила басом:

– Это гладиолусы

для Оксаночки, аферист!!! Для Оксаночки!!! И у Оксаночки хватит денег, чтобы отправить тебя обратно в Днепропетровск, чтобы не любоваться в Ленинграде за твою продувную физиономию! Или на Колыму! Или в Биробиджан на поселение!

– А, я извиняюсь, Фридочка, на Брайтон-Бич? К моей племяннице Розочке? – робко закинул удочку Генчик.

– В Биробиджан! – не поддалась Фрида Наумовна. – А не хочешь в Биробиджан, таки стой спокойно рядом и держи цветы, даже если ты очень хочешь писать! Потом пописаешь! Когда отдадим Оксаночке букет.

Фрида Наумовна замолчала наконец, огляделась и, что-то сообразив или повинуясь зову материнского сердца, кинулась туда, где на самом-то деле положено находиться встречающим, если они не хотят разминуться с вновь прибывшими. Следом, заволновавшись и взбурлив, понеслась в полном составе делегация с плакатом, сокрушая все на своем пути, и в ее недрах грянула «Семь-сорок» гармоника, которую Никита и не заметил, пока не оказался вплотную прижатым к гармонисту. А прижатым он оказался, потому что, увлекшись представлением, стоял на пути делегации и, чтобы не быть затоптанным, поплыл, так сказать, в русле.

Его вынесло на пятачок, где толпились встречающие, и он получил возможность разглядеть, кого встречают с такой помпой. Народу явилась пышная статная блондинка, ухоженная и свежайшая как сортовая оранжерейная роза и такая же надменная, с росой на лбу и на высоко задранном и совсем не по-хайфовски курносом носике. Именно к ней-то и кинулась Фрида Наумовна и Генчика с плантацией гладиолусов за собой на зонтике потащила.

– Оксаночка! Доча! – заголосила она, отпихнув не глядя кого-то галстучно-официального от мэрии. – Хай живе незалежна Хайфа под Полубоевыми! Дай я тебя поцелую, сердце мое! Здесь все наши тебя с Днепропетровска встречать прилетели: и Сонечка, и Миля, и Оскарчик, и Моня, и Мусик… А это гладиолусы тебе из палисадника! А под гладиолусами Геннадий Ефимович! Он тебя на руках носил, хоть и не помнит! Аферист его фамилия!

– Арфистов, Фридочка, Арфистов, а не Аферист, – робко поправил Генчик, но на его уточнение не обратили внимания.

– Так вот, Оксаночка, его надо немедленно отправить обратно в Днепропетровск, потому что здесь кормить дороже выйдет… Ты ему денег на билет дай, и пусть его летит куда хочет…

– Мама! Здравствуй! – склонилась прекрасная Оксана к Фриде Наумовне. – Столько шуму!

– Оксаночка!.. А где же Яша и Вадик? – завертела фиолетовым налаченным коком Фрида Наумовна. – И что это за рыжая нахалка, с которой целуется твой Вадик?! Ок-са-на!!! Ок-са-на!!!

Оксана Иосифовна лениво обернулась, высматривая, как рассудил Никита, своего мужа. Но муж, этот самый «Вадик», худощавый темноволосый, с благородной докторской проседью джентльмен в дорогих очках, облаченный в благородно мешковатые дорожные одежды, вовсе не целовался,

а всего лишь придерживал за локоть изящную рыжую-прерыжую, как летняя лиса, моложавую даму и вел с ней оживленный разговор, перед тем приняв от нее с интеллигентным поклоном темный мелкоколокольчатый цветок на длинном стебле.

Рыжую даму, которая до момента встречи одиноко стояла в сторонке, Никита заметил, отметил и успел оценить уже некоторое время назад. Даме чрезвычайно к лицу была ее явно искусственная рыжина и этот самый странноватый цветок, который она поддерживала длинными музыкальными пальцами, а потом в знак приветствия вручила «Вадику». Кроме того, дама кого-то очень напоминала тонкими чертами лица, кого-то весьма близкого. Весьма близкого до недавних пор.

– Ок-са-на!!! – перепуганным попугаем надрывалась Фрида Наумовна. – Доча!!! Ок-са-на!!! Она кто?!

– Полагаю, Вадькина родственница, – с равнодушием небожительницы ответила Оксана, – или подруга юности. Институтская. У них же встреча, юбилей выпуска, воспоминания и все такое.

– Ок-са-на!!! Знаю я этих… институток!!! И почему тогда других нет, а только эта рыжая фря?! Ок-са-на!!!

– Мама! – поморщилась Оксана. – Какая чепуха! Столько шуму! Лучше поцелуй своего внука, пока он не удрал с девицей.

– Удрал?! С девицей?! – заозиралась низенькая Фрида Наумовна, которой не разглядеть было внука за плотной толпой встречающих. – Ок-са-на!!! Ок-са-на!!! И куда ты смотришь? Разве можно отпускать мальчика с девицами? Ок-са-на!!! У мальчика есть мать! А девицы его испортят, у девиц только одно на уме… Вот увидишь – я знаю, я сама гинеколог, – он тебе в подоле принесет при таком-то воспитании. И что ты тогда будешь с этим делать?! Ок-са-на!!! – не на шутку переживала Фрида Наумовна. Она пыхтя приподнялась на цыпочках и издала трубный зов: – Яшенька! Где ты, мое солнышко?! Где ты, моя курочка? Пусть твои девицы станут в очередь! Бабушка первая с тобой целоваться!

Заслышав страстный призыв Фриды Наумовны, стройный юноша со скрипкой, беловолосый и розоволицый, как чистые душою славянские отроки с картин Нестерова, юноша, который скромно обретался где-то на задах сцены, почтительно прислушиваясь к разговору отца своего Вадима Михайловича Лунина с симпатичной рыжей лисой, вздрогнул и попятился и даже слегка присел с целью спрятаться и избежать публичных объятий с экспансивной бабкой. Задушит еще насмерть, а у него Таня. Вот только где она, Таня? Опоздала? Или перепугалась и прячется где-нибудь за колонной? Немудрено. Его мать встречают как Валентину Терешкову после приземления, не менее того. Испугаешься тут.

Вот именно в этот момент Никита, которого порядком помяло и укачало в штормящей толпе, чуть не пропустил второй вызов Пиццы-Фейса, несмотря на то что вибросигнал добросовестно щекотал пах, поскольку телефон Никита засунул глубоко в карман джинсов, а ария Марии Магдалины из старомодной зонг-оперы «Иисус Христос суперзвезда», на которую был настроен вызов, ласковой волной растекалась по животу. Никита замешкался, второпях зацепившись за какой-то шов в кармане, но в последний момент успел нажать зеленую кнопочку приема, чтобы услышать в трубке ехидное мурлыканье Пиццы-Фейса: