Летучий голландец, или Причуды водолаза Ураганова

Иванов Альберт Анатольевич

— Во! — обрадовался Глеб. — Тогда у нас всегда будет тепло, а у них, — показал пальцем в пол, — холодно.

— Несправедливо…

— Мы ведь жили в холоде, пусть и они поживут!

— Справедливо. Пожелал Вася.

Стало тепло. Радость по всему поселку!..

— Сколько там? — спросил разомленно Глеб, кивнул на термометр.

— Плюс тридцать!

— Тепло. Хорошо…

— Сорок!.. Сорок пять!

— Пятьдесят — в тени!

Суматоха в поселке началась. Кто-то полез от жары в колодец.

— Помираю… — простонал Глеб. —

Давай обратно: загибай ось на место!

Похолодало, задождило…

— Вот теперь лучше. Слышь, Вася, а почему вечером солнце заходит?

— Земля вращается.

— А ты ее останови. И пусть все время солнышко будет!

— Конечно… Особенно утречком хорошо, — размечтался Вася. — Солнце над лесом. Самый клев! И было б вечно у нас — семь утра.

— Очень даже справедливо, — кивнул Глеб.

Вновь пожелал Вася. И ничего не случилось. Вернее — случилось, но что! Исчезли асфальт, фонари, недостроенное общежитие… Поселок вернулся, как говорится, в первозданный вид. Стал таким, каким и был прежде. Но не совсем. Новая крыша так и осталась на избе-развалюхе у той старушки.

Смотрит на блестящую крышу Вася, трет лоб: было это или не было?.. А, может, и правда весь запас исполняемых желаний исчерпался?.. Или уж слишком круто загнул он про вечные семь утра? Разве такая чушь останется безнаказанной!..

А как же теперь личная жизнь? Вася внезапно понял, что по уши влюблен в Машу. В ту, что с девятилетним сыном.

Тогда-то Иван и захотел самого Немыслимого, поклявшись себе, что это будет последнее чудесное желание, а там хоть трава не расти. «Хочу, чтоб Маша за меня замуж вышла и чтоб ее сын был моим родным сыном! — И уточнил: — Десять лет назад ездил я на картошку. Как-то… я у одной девушки ночевал. Ну и… Почему бы и нет? А вдруг она Машей была! Хорошо бы».

И вот вошла к нему домой в обеденный перерыв Маша и призналась, что она и была той самой деревенской девушкой.

Впрочем, все так и было на самом деле. А не говорила она раньше об этом из гордости, раз Василий ее не узнавал. Забыл! Конечно же, за десять-то лет она внешне изменилась, прическа другая, и так далее. Да и сам Василий был ошибочно ослеплен роковой страстью к женщине-вамп Анюте. А потом еще взрыв — тоже влияет на память.

Василий и верит и не верит, что она — это она. Маша и говорит:

— Там сын у крыльца стоит, отведи его подстричься. Он послушно повел. Когда мальца стригли, Василий за мастером, напротив зеркала, стоял — руководил. И внезапно увидел: он с ее сыном — вылитые. Нос вздернутый, бровь правая треугольничком, уши оттопыренные. Бесспорно, сын его собственный! Вернулись они.

— Иди за меня замуж, — робко сказал Василий. — Работать будем, все своими руками делать. Как люди жить.

— Я согласная, — говорит. — Я давно этого жду…

— А меня спросили? — пробурчал сын. — Ладно. Так и быть… Только никогда не выпивай.

— Не буду, — пообещал Василий.

ДВОЕ

НА ОСТРОВЕ

В свое время я опубликовал рассказ «Часовой». По вполне понятным причинам пришлось сделать не только ряд сокращений, но и само действие перенести аж в Бразилию и в Северную Ирландию, хотя все происходило гораздо ближе — в Карелии.

Теперь перед Вами доподлинный рассказ Ураганова, без всяких маскарадных штук с переодеваниями, перелицованными именами и судьбами. Впрочем, иные проницательные читатели и тогда разгадали мой маневр. Как правду ни таи, она все равно вылезет. И тем не менее лучше уж обойтись без камуфляжа. Да и сам Ураганов настаивает на том, чтобы вернуть рассказу первобытный вид, так как ранее в нем даже не упоминалось его славное имя.

— Запад есть Запад, а Восток есть Восток, — как любит он повторять. — Крути штурвал обратно.

Все это приключилось с моим отчимом, когда он сам еще был молодым, да он и сейчас не старый. А когда-то, в детстве, все, кому за тридцать, мне казались уже стариками…

Было тогда Ивану, отчиму моему, лет двадцать пять. Работал он рядовым инженером в какой-то строительной конторе, как говорится, в упор ее не видя и мечтая о другом будущем. Не то чтобы он плохо работал, — наоборот, нормально, — но считал стройконтору и не трамплином даже, а чем-то случайным, временным. Как птица летит куда-то, сядет на случайную ветку оглядеться — так и он. Потом уж, после тюрьмы, он вспоминал свою работу, как рай небесный, враз оценив простые земные радости. И когда вышел на волю, вернулся домой в свой Курск, то никуда уже дальше не полетел: от добра добра не ищут. Весь смысл жизни, оказывается, у каждого человека под носом. Даже ближе — в самом себе. А не где-то далеко, в Москве или в Ленинграде…

Тогда, в свои двадцать пять, Иван был отчаянным рыболовом. Каждое лето или осень, как отпуск дадут, он уезжал поудить с приятелями то на Волгу, то на Селигер, а то и на Енисей выбирался. Зиму не любил. «Зимой — холодно, — говорит, — и все вокруг черное да белое». А ему разноцветье подавай: голубое небо, зеленые деревья и прозрачную воду, где все краски играют.

В то лето они поехали в Карелию. Не помню точный маршрут, но там, в какой-то глухомани, надо было прыгать на ходу с местного поезда, чтобы не пропустить нужную тропу через лес.

Озер в Карелии тьма-тьмущая, выбирай любое для рыбалки — не прогадаешь, лишь бы от жилья подальше. Однако один из их троицы уже бывал здесь, у него были свои заветные места. С поезда спрыгнули удачно, никто себе шею не сломал, благо поезд не спешил — куда здесь особенно торопиться.

Вышли на лесную тропу, петляющую меж елями и валунами. Поклажа была приличная, у каждого — упакованная резиновая лодка, рюкзак с припасами да еще удочки — поэтому шли быстро, зато чаще отдыхали. Меньше всех, пожалуй, был груз у Ивана — он смог вырваться только на неделю, не то что другие на весь отпуск.