Летящие сквозь мгновение

Мирер Александр Исаакович

…Растерс в убежище, смотрит телепередачу. С ним женщина по имени Беата… А их с Йеном везут в наручниках из аэропорта… Та-ак.

— Убежище вам не поможет, — ровным голосом начал Дик. — Чепуха. Там у вас подъемная дверь толщиной десять дюймов, кодовый замок, восемь три ноль пять ноль один, бордоское вино для Беаты, — он говорил и видел, как меняется завтрашний день, и они втроем поднимаются на борт самолета, а может, это не самолет? — Вино для Беаты вам тоже не поможет, и запасный выход из убежища под канализационным люком сто семнадцатым… — Дик сам не заметил, как уселся на письменный стол Растерса, болтая ногой, как в редакции, до того его увлекло это занятие. — Ловко придумано с запасным

выходом, сэр Александр… Но все это чепуха.

Тогда Растерс опять завопил. Он был уже далеко не молод и весь побагровел, но вопил он звонким, яростным голосом:

— Дьявол! Дьявол! Дьявол!..

Неизвестно, поверил ли Растерс в «лучи смерти». Но шахта была затоплена — на следующий день, перед закатом. С последней клетью подняли беднягу Хальса. За полчаса до взрыва его ударило лопнувшей стойкой шахтной крепи, и Виллиам Йориш молился за его душу, когда вел синий «фольксваген» к аэропорту.

Йен сердито сопел на заднем сиденье. После визита к Растерсу им удалось и остальное — паспорта, визы, билеты на самолет, — но до последней секунды Йен надеялся, что все обойдется, что все займет прежние места, перечеркнется, что ли, и можно будет вернуться в свой коттедж, и а свою университетскую комнатушку, и на свой семинар к остроглазым загорелым студентам. Как это «обойдется», он не представлял себе, но продолжал надеяться, и ехидно посмеивался над этим беспричинным ожиданием, и надеялся. С другой стороны, когда за ними увязался «бьюик» и немедленное бегство стало единственным выходом, Йен ощутил некоторое удовлетворение. Причинная логика продолжала действовать, мир ощущался как упругий, сопротивляющийся материал и отвечал на удар ударом.

— Выжидают, — проговорил Мэллори, вглядываясь в желтые пятна подфарников, зажженных на «бьюике». — Грузовик им мешает. Йен, его зовут Питом, Питер… А как фамилия этого Пита?

Йен пробурчал:

— Чтоб он сдох! Не знаю. Тот, что навел на вас лучеметчиков? Его нет в «бьюике», к сожалению…

— Нет-нет, этот Пит рисковать не любит, не таковский. Он дома. Стоп! Это спекулянт Брейген.

— Возможно. Кто-то из нас должен был оказаться на той стороне. Не отрывайся от грузовика, Вилл.

Йориш нагнулся к стеклу и всмотрелся в темную кабину грузовика, в неторопливо вращающиеся большие колеса.

— Ох, ох, он мне сильно не нравится, мистер Абрахамс!

Тем временем «бьюик» начал притормаживать, в легком тумане тормозные огни окружали его красноватым ореолом, и тут они поняли, что попались, и Вилл произнес длинное слово по-зулусски и попытался вырваться вперед, грузовик резко взял влево. Тормоз, еще тормоз, и желтые подфарники надвинулись на них из густеющего тумана, и Дик быстро опустил стекло и высунул руки с автоматом, а Вилл погасил огни, и Дик ударил очередью назад, по желтым пятнам в тумане — гильзы замелькали по крыше машины. Тут их швырнуло, провизжали тормоза — Йориш свернул влево, на подвернувшееся шоссе, а сзади грохнуло и поднялось дрожащее желтое пламя.

Мэллори спросил:

— Что дальше? В аэропорт нам нельзя теперь…

Помолчали. Двое на заднем сиденье, физик и журналист, с тошнотворной явственностью видели, как захлестываются вокруг них круги возмездия. Они преступили законы своего мира, они стали убийцами, изгоями, и за их спинами уже ревели клаксоны полицейских лендроверов, и вертолеты разбрасывали по дорогам наряды жандармерии. Конец, конец… Но маленький тощий свази на переднем сиденье ничего не знал об этом. Он собирал и распускал на лбу крупные серые морщины и видел сеть дорог как бы сверху, как охотник, прокрадываясь вельдтом, видит движение стад и слышит свист коршунов в вышине. Он ждал поворота направо и спокойно повернул, когда знак поворота выскочил из тумана. Спустя пять

километров он повернул еще раз и спокойно выехал на магистраль — в его мире действовали иные причины и иные следствия, и он один видел, как шофер с грузовика трясет толстой мордой и повторяет: «Ничто не знаю, инспектор, как есть ничего». А они уже подъезжали к аэродрому, мимо реклам авиакомпаний, мимо вето, что составляет мир белых людей, в котором за преступлением следует возмездие. В мире Виллиама Йориша преступления совершались безнаказанно, вот в чем дело. Жизнь бедного свази, или бечуана, или любого другого, она была так дешева, что не стоила даже возмездия. Ничего она не стоила.

И он оказался прав. В аэропорту было спокойно, ибо они приехали туда раньше, чем полиция подоспела к догорающему «бьюику».

Он переминался с ноги на ногу и про себя пел псалом, пока Йен предъявлял пограничному офицеру разрешение на выезд для цветного. Оно стоило Йену половину его сбережений. Остальное ушло на билеты.

Вилл оглядывался и бормотал: «Я вернусь, я вернусь», — пока поднимался в кабину. Машинально достал из кармана гармонику.

Йен сказал мягко:

— Виллиам, в самолете не стоит играть на губной гармонике.

3

Ариадна ГРОМОВА

Аэродром Орли встретил их ледяным ветром и моросящим дождем. Все это они уже видели в пути — тусклый влажный блеск зеленого силиконового покрытия, расчерченного яркими белыми линиями взлетных полос, тяжелые темные тучи над самой головой, людей в круглых прозрачных шлемах-дождевиках, закрывающих пол-лица. Но одно дело — видеть, пусть даже и очень ясно, а вот выйти из самолета и сразу нырнуть в этот промозглый холод… Да, ведь тут все наоборот, в ноябре зима наступает — снег, лед и тому подобное.

— Вилл, ты видел снег? Хотя бы в кино?

— Никогда. И в кино я никогда не был, — тихо ответил Виллиам, и его белые друзья молча переглянулись, сразу увидев жизнь, которая стояла за этим ответом.

Они сели в автобус. Ближайший час-полтора был определен заранее, и менять его не имело смысла, а вот дальше… Йен расхохотался, глянув на физиономию Дика.

— Тебя это шокирует, а?

— Нет, но хотел бы я знать, какого черта мне заниматься гаданьем? Я и по-французски-то плохо говорю!

— Иностранный акцент в таких случаях не мешает, а скорее помогает, усмехаясь, сказал Йен. — А вообще-то неплохая мысль. Денег у нас и на неделю не хватит, да еще и одеться потеплей не мешает, а это гарантированный заработок, и объяснения придумывать не надо.

Виллиам, сидевший через проход, перегнулся к Йену.

— Осторожнее, — сказал он на африкаан. — Старик рядом со мной и двое за проходом понимают по-английски.

— Спасибо, — сказал Йен и начал убежденно и обоснованно ругать парижский климат.

Супружеская пара, сидевшая рядом, быстро потеряла интерес к их разговору. Муж начал думать об очень милой женщине по имени Сесиль, а жена вообще не поймешь о чем; об испортившемся замке чемодана, о салате с креветками, о черном кралоновом платье, отделанном самосветящимися нитями. Старик, сосед Виллиама, осторожно приложил ладонь к печени, разболевшейся в пути. Все эти люди были неопасны, а старику и жить-то оставалось недолго: в Париже он узнает, что у него рак печени. Но молодец Виллиам всегда настороже… Тут Виллиам поглядел на своих белых друзей, и они увидели, как он, согнувшись и придерживая раненую руку, петляет в лабиринте лачуг, сарайчиков, мусорных ящиков… прыгает в мусорный ящик, захлопывает за собой крышку.