Летящий и спящий (сборник)
Шрифт:
Но через месяц этот праздник наедине с собой начал постепенно надоедать. Он почувствовал, будто его обокрали: было столько всего интересного и вдруг ничего не стало. И никто не лезет. Даже обидно.
Рассказывают, размагниченный стал бегать за всеми женщинами на службе. Но те на него глядели с большим изумлением, тем более замужние женщины. И он перестал. Кажется, кого-то попытался изнасиловать в своем подъезде. Дело кончилось скверно. Ему набили сумочкой физиономию, кожаной, с медными застежками.
С расцарапанным лбом и распухшей щекой он
Совсем свихнулся статистик. Видели, как он блуждает ночами по темным улицам и, протягивая руки к Луне и звездам, умоляет:
— Верните мне мой магнит.
ТЕ, КОТОРЫЕ
Сегодня я совсем другой — утренний разумный. А такой ли я был вчера? Куда-то порывался. Весь суетился, горел, мысли толклись, как цыплята в коробке. Даже машину из гаража выкатил. Будто меня кто-то где-то ждет и совершенно необходимо то ли выручить из беды, то ли просто увидеться. Не знаю, может, я и уехал вчера в другой город, и осталось здесь от меня одно воспоминание.
А два дня назад — куда-то бежал, торопился под дождем, даже в драку ввязался, вот синяк на скуле, а домашние говорят, весь вечер из дома не выходил.
Часто вижу я себя со стороны, особенно в различных учреждениях, за стеклом, в кожаных креслах, у телефона. Кожей, лаком и пластиком благородно пахнет. Сделки какие-то заключаю и, кажется, успешно. Вот в руках шелковисто шевелится темное шевро — бумажник. А посмотришь — ничего нет. И вообще я сейчас с электрички березняком иду.
Все-таки, возможно, происходит со мной нечто, чего я и сам не замечаю. И решил я за собой проследить.
…Раздался, будто разбудил, телефонный звонок. Спокойно, не торопясь, снимаю трубку: она! ее голос!
…И сразу очутился там — среди компьютеров, столов и чайных чашек. Прохладно здесь всегда, темные коробки кондиционеров уродуют окна.
И я, тот, который очутился там среди компьютеров, столов и чайных чашек, увидел: она, естественно, говорит по телефону. Но другая она — еще туманная — наклонила голову, приподняла ресницы, заметила меня и отделилась от говорящей. Проясняясь, обретая свои черты: милый высокий лоб, знакомо блеснули глаза, эта мягкая ирония — порывисто устремилась навстречу.
Я, «тот который», подался назад — в коридор. Нехорошо, если сослуживцы обратят внимание на некую, я бы сказал, невозможность происходящего. Одна Вера говорит по телефону, а другая Вера у двери любезничает с незнакомым мужчиной.
Не говоря друг другу ни слова, мы быстро прошли в дальний конец коридора, завернули в темный тупичок-курилку: никого.
Она обняла меня и прижалась всем телом, как в прошлый раз. Затылком понимал, сзади могут появиться. Но уже не оборачиваясь, не озираясь, не понимая, кто мы, что мы, где,
— Извини, меня зовут. Срочно. Потом позвоню. Прости.
Вот и поговорили. Даже свидание не успели назначить. А те все еще горели и трепетали — и губами, и языками, и душой, не понимая, как могли их оторвать от общей чаши…
Надеюсь, мы «те которые» успели вернуться. Потому что едва я положил трубку, мысли мои отвлеклись. Из меня выпорхнул «посланец» и, соответственно помолодев, унесся в далекое прошлое, когда другие мы «те которые» едва познакомились.
ГОРОД ВОЖДЕЙ
В старом и туманном Санкт-Петербурге, в окрестных его болотах еще бродит зловещий призрак вождя.
Когда осенней хлябистой ночью идешь по его прямым бесконечным улицам, припозднившись, возвращаешься из гостей и не знаешь, куда идешь, — трамвая давно нет, машины, обдав тебя душем холодных брызг, с визгом проскакивают мимо — и уже кажется, идешь совсем не туда и никогда не придешь, куда тебе надо; может быть, и не надо уже никуда брести в башмаках, полных воды, а забраться сейчас в любой подъезд, подняться по темной лестнице на чердак и прикорнуть там среди сухого и теплого войлока и мелкого шлака до утра, пусть стучит, пусть грохочет, пусть гремит ржавым листом железа — не доберется, и уже совсем сворачивая не туда и понимая, что сворачиваешь не туда, вдруг где-нибудь на маленькой площади или просто в сквере высоко над мокрым желтым кустарником увидишь силуэт человека с указующей вдаль рукой: вот куда надо идти; проблуждав так еще с полчаса и поняв, что все равно идешь наугад, выйдешь на маленькую площадку перед огромным домом, где опять — он.
В руке зажата бронзовая кепка — вождь уверенно показывает тебе дорогу, но в другую сторону — и чертыхаясь про себя, как бедный Евгений, — ты ведь еще и принял водки в гостях — ты идешь в ту сторону — может быть, он, как всегда, прав и указывает верный путь, хотя бы к стоянке такси, но твой длинный путь под длинным дождем вдоль очень длинных желтых зданий начала прошлого века приводит тебя только к очередному двойнику, который указывает тебе путь своим указателем совершенно в другую сторону, туда, где в тупике, уютно прислонившись к стене, стоит маленький, покрашенный серебряный вождь и показывает определенно — назад.
Так они водят, водят тебя по ночному пустынному городу, и кажется: никого живого, только они, памятники, живут в нем и передвигаются перед тобой, здесь чужим и едва терпимым; город кружится, как огромная сцена — то большая фигура, то малая, то бюст, то торс (голову еще не поставили или отбили), то в руке кепка, на голове — другая, то малыш, одетый как девочка, но с характерным преувеличенным лбом — и ты, совсем растерявшись, присаживаешься на влажную решетчатую скамью и вдруг обнаруживаешь себя лицом к лицу с Маяковским.