Летят наши годы (сборник)
Шрифт:
Время тянулось бесконечно медленно, тягостно, в пятом часу ждать стало невмоготу…
В приемном покое Корнеева окликнул веселый громкий голос:
— Здорово, здорово! И ты сюда?
Посвежевший Васильев, бережно держа на руках крохотный сверток, скалил белые зубы, от него попахивало вином.
— Видал-миндал, какие мы! — откидывая кружевное покрывало, показывал он красное сморщенное личико ребенка. — Сын! А у тебя кто?
Федор Андреевич развел руками.
— Никого пока? — догадался Васильев. — Список тогда погляди. Идем сюда!
Вместе с Васильевым Корнеев подошел
Волнуясь, он проглядел сначала розовые листки, потом голубые.
Настиной фамилии не значилось.
— Потерпи, никуда не денется! — успокоил Васильев. — Ага, вон и моя благоверная!
Из боковой двери вышла худенькая немолодая женщина с желтыми пятнами на лице и смущенной кроткой улыбкой. Васильев неловко поцеловал ее, радостно засмеялся, оглянулся на Корнеева:
— Не забудь, земляк: крестины вместе!
Федор Андреевич подал дежурной листок; пожилая женщина с мягким одутловатым лицом удивленно высунулась из окошечка. Господи, каких только людей тут не насмотришься!
— В списке нет? Ну, значит, рано. — Она немного помедлила, поднялась. — Подождите, сейчас схожу.
Ходила она долго, а вернувшись, молча уткнулась в бумаги.
Руки у Корнеева вспотели, он машинально вытер их о брюки, кашлянул.
— Ну, чего стоите? — подняла голову дежурная. — Было бы что — сказала. Гуляйте идите.
«Записку передать ей можно? Что нужно принести?» — торопливо написал Корнеев.
— Ничего ей сейчас не надо, — нехотя ответила дежурная и вдруг рассердилась: — Какие ей сейчас записки! Гуляйте, гуляйте!
После сердитой ворчни этой совсем не сердитой с виду старушки на душе у Федора стало почему-то легче, но ненадолго. Он несколько часов кружил по городу и уже затемно, не заходя домой, снова отправился к Насте.
— Идите, идите! — выпроводила его дежурная. — Привет я передам, скажу, сидит, мол, тут безвылазно, а сами идите. Утром наведайтесь, нечего по ночам бегать!
Анка еще не спала и улеглась только с приходом Корнеева. Чувствуя на себе ее беспокойный взгляд, Федор Андреевич поцеловал девочку, выключил свет и вышел на кухню.
— Да не вешай ты головушку, — успокаивала соседка. — Ну, помучается, чай, уж не без этого. Иная пока ослобонится — знаешь, как намучается? Не приведи господь! По сколь ден маются! А ты только отвел — и уж духом упал. Обойдется все — помяни мое слово!
Утро не принесло ничего утешительного: фамилии Насти в списке не было. Новая дежурная, веснушчатая девушка, стрельнула беспечными зелеными глазами, унеслась куда-то наверх. Вернулась она вместе с врачом, и не успела та сказать и слова, как Корнеев понял, что с Настей плохо.
— Порадовать пока не могу, — избегая тревожного взгляда Корнеева, говорила врач. — Беспокоиться не надо, жена ваша находится под постоянным наблюдением. Так что постарайтесь не волноваться и лучше всего идите и хорошенько отдохните. Я вот вижу, что вы не спали — правильно?
Дежурная что-то шепнула,
— Вот так, товарищ, уверяю вас — тревожиться не надо.
Глаза ее лгали, лгали, и Федор Андреевич с ужасом понимал это. Он выскочил из дверей, заметался по тесным улицам.
В голове все мешалось, плыло, тяжелая кровь наколачивала в виски: «С Настей плохо! С Настей плохо!» Было дико, что люди, как всегда, разговаривали и смеялись, что светило солнце и гудели машины. Все эти простые, привычные звуки будничного дня казались сейчас нелепыми, кощунственными!
Не помня себя, Федор Андреевич вломился к Воложским, рухнул на стул.
Константин Владимирович подавал лежащей в постели жене лекарство и, увидев блуждающие, измученные глаза Корнеева, выронил ложку.
— Федор, Федя! Что с тобой?
Натягивая на себя простыню, испуганная Мария Михайловна села. Воложский подбежал к Корнееву, потряс его за плечи.
— Ну что? Что?! На, пиши! — совал он карандаш и тетрадку.
Слепо тыча карандашом, бессвязно бормоча, Корнеев написал: «Настя умирает в роддоме».
— Как умирает? — выхватил Воложский тетрадь. — Ты что?!
— Иди звони, иди звони! — дрожа, торопливо одевалась Мария Михайловна.
Константин Владимирович выбежал; Мария Михайловна гладила упавшую на стол голову Корнеева, глотала слезы.
— Феденька, не надо! Подождите, Феденька!
Прибежал запыхавшийся Воложский, глаза его были злыми и встревоженными.
— Паникер ты! Откуда ты взял, что она умирает?!. Трудные роды, и все! Они легкие не бывают, мальчишка! Возьми себя в руки! На, пей!
Остаток дня и долгую безумную ночь Корнеев провел на ногах. Он несколько раз прибегал в роддом и, встречая виноватые взгляды, отчаиваясь, снова устремлялся на улицу. Он не знал, что, укрывшись с головой одеялом, всхлипывает напуганная его отсутствием Анка, часто вздыхая, ходит по кухне обеспокоенная тетя Шура, ищет его задыхающийся от быстрой ходьбы Воложский. Корнеев то падал обессиленно на мокрые от росы скамейки в скверах, то, срываясь, снова маячил по пустым улицам ночного города. Он уже не мог ни о чем думать, отупел, двигали им только напряженные до отказа нервы. Он знал только одно: если не будет жить Настя — незачем жить и ему, он просто не сможет жить! Пусть он на всю жизнь останется немым — лишь бы она жила! Одеревеневшее тело уже не ныло, не болело, и только где-то внутри звенела туго натянутая струна — такая тонкая и такая напряженная, что, казалось, вот сейчас, вот сию минуту она оборвется — и тогда он упадет…
На рассвете, ни в чем не отдавая себе отчета, Федор Андреевич начал колотить в широкую, закрытую на ночь дверь приемной. Ждать он больше не мог, пусть его немедленно проведут к Насте, покажут ее! Немедленно!
За толстыми стеклами мелькнуло одутловатое лицо пожилой дежурной, дверь распахнулась.
— Входи, голубчик, входи! — Дежурная, как маленького, взяла Корнеева за руку и повела за собой. — Поругают меня, да уж ладно. Посиди тут, а я сбегаю. Господи, твоя воля!
Но уйти она не успела. Вошла врач, удивленно посмотрела на незнакомого человека, потом на дежурную.