Лев Бакст, портрет художника в образе еврея
Шрифт:
Первым и практически единственным, кто осмелился задать его, был французский искусствовед Луи Рео, тесно связанный в начале ХХ века с Россией [6] . Будучи сначала германистом, а потом славистом, Рео стал специалистом по всякого рода влияниям одной национальной культуры на другую и вообще по национальным особенностям в искусстве. В своей статье о Баксте, опубликованной в Нью-Йорке в 1927 году, он писал, что Бакст был первым оказавшим влияние на западную культуру художником из России, страны, которая до того была, по мнению Рео, культурно слабой, импортирующей. Повлиял ли так решительно Бакст на Запад потому, что был наименее русским из русских художников? Кое-кто, писал Рео, может увидеть в этом знак его еврейства. Кто-то, но не Рео. Для Рео подлинное еврейство Бакста проявилось в его дистанции по отношению к любому – и к русскому, и к западному современному – искусству и в его обращении к древности, к греческой архаике: «Несложно догадаться, почему Бакст предпочитает греческую архаику суверенной красоте мраморов Парфенона. Мы не видим в этом дани поверхностному увлечению модой и новизной. Подлинная причина этого предпочтения заключается в том факте, что в Микенах и на Крите искусство было насквозь пропитано восточными влияниями, а подлинной духовной и художественной родиной Бакста был Восток. Вдохновленный чем-то вроде атавистического инстинкта, несомненно укорененного в его семитском происхождении, Бакст с восторгом вдыхал эманацию восточного духа, и, мне кажется, Крит был для него только ступенью на пути в Египет и в Персию» [7] .
6
Olga Medvedkova, «„Scientifiques“ ou „intellectuels“? Louis R'eau et la cr'eation de l’Institut francais de Saint-P'etersbourg», Cahiers du Monde russe, 43/2–3, avril – septembre 2002. Р. 411–422; id., «L’invention de „l’expansion de l’art francais“ par Louis R'eau (1881–1961)», Encyclop'edie pour une histoire nouvelle de l’Europe [en ligne], mis en ligne le 23/11/2015.
7
Louis R'eau, «Leo Bakst, Renovator of the Modern Art», Inedited Works of Bakst, Essays on Bakst by Louis R'eau, Denis Roche, V. Svetlov and A. Tessier, Brentano’s, New York, 1927. Р. 44. Мой перевод с английского; все переводы цитируемых в этой книге французских и английских текстов – мои.
Что же касается других исследователей, писавших и пишущих о Баксте, для них бакстовское еврейство по сей день остается расплывчатым «нечто», облаком, возникающим и исчезающим на горизонте, никогда не разражающимся ливнем очевидности. И это несмотря на то, что мы располагаем не только предельно ясными размышлениями самого художника на эту тему, но и необходимыми для их понимания интеллектуальными наработками, которые были сформулированы, в частности, внутри движения еврейской эмансипации, от Моисея Мендельсона до Германа Коэна и Мартина Бубера, от Анны Арендт и Гершома Шолема до Левинаса и Деррида. Понадобятся нам и такие мыслители, как Эрнест Ренан, Фюстель де Куланж, Анри Масперо, Жюль Мишле, Аби Варбург. Что же касается непосредственного контекста, то нам в первую очередь придется обратиться к наследию Ницше, к его русским переводам и интерпретациям, к таким философам и писателям, как Владимир Соловьев, Вячеслав Иванов, Дмитрий Мережковский, Василий Розанов, Максимилиан Волошин, со многими из которых Бакст дружил и переписывался.
Речь, конечно, отнюдь не идет о том, чтобы проецировать на Бакста модели, разработанные этими мыслителями. В своей оригинальной творческой своенравности Бакст плохо подчиняется таким манипуляциям. Речь идет скорее о том, чтобы выслушать его с наибольшим вниманием и доверием, имея в виду, что проблемы, которые он решал с таким умным чутьем, ставились и решались до него и одновременно с ним другими, часто его друзьями и собеседниками. Уникальность же Бакста заключается в том, что этими другими были главным образом философы, а отнюдь не художники с «неоконченным высшим образованием».
Вот таким доверчивым, но и проверяющим, и сравнивающим слушаньем Бакста – которого, как мне кажется, недоставало до сих пор – я и собираюсь заняться на страницах этой книги. Речь, стало быть, пойдет не столько об увеличении количества новых биографических фактов и материалов (хотя и с таковыми мне серьезно повезло), сколько об улучшении качества слуха и зрения, понимания и интерпретации слов и мыслей Бакста. А в результате и его пластического языка: как стиля, так и иконографии.
Отчасти недопонимание Бакста связано с его полиглотством. Он прожил две жизни в двух странах – в России и во Франции, – а точнее, в двух столицах, в Петербурге и в Париже, читал как минимум на четырех и писал на двух или трех языках. Как это часто бывает с подобными «межбытийными» личностями [8] , сложность его понимания в первую очередь просто-напросто лингвистическая, а затем уже и семантическая, и историко-культурная. Это замечание касается, например, самих слов и понятий: еврей и еврейское.
8
Я заимствую здесь выражение Деррида «'etant entre» в его книге La V'erit'e en peinture (Правда в живописи).
Вскоре после моего переезда в Париж, тридцать лет назад, я спросила у одной французской подруги с характерной фамилией: «Твои родители евреи?» На что она мне возмущенно ответила: «Они французы!» Действительно, произнося слово «еврей» по-русски или по-французски, мы попадаем в два разных семантических комплекса, сложно между собой перекрещивающихся. В России ни о какой политической или социальной эмансипации евреев до 1917 года говорить не приходится. Лишенное элементарных гражданских прав, еврейское население России жило в черте оседлости, не имея возможности ни владеть землей, ни заниматься рядом профессий. Эти ограничения касались только еврейства религиозного. Стоило еврею креститься, как он получал доступ к основным правам русского православного населения. Крещение евреев то всячески поощрялось, стимулировалось, внедрялось насильственно, то подвергалось ограничениям, и принявшие его подозревались в двуличии. Переход крестившегося еврея обратно в иудаизм до 1905 года был запрещен и строго карался. При этом антисемитизм, распространенный во всех слоях русского общества, от самого низкого до самого изысканного, не отличал выкрестов от евреев.
Во Франции же, где Бакст жил сначала в 1893–1899 годах, затем с 1908-го и окончательно – с 1912 года, французские граждане еврейского вероисповедания уже более века обладали всеми без исключения гражданскими правами. Быть евреем во Франции означало только одно: исповедовать иудаизм. На социальный статус это не влияло. Обращение из иудаизма в христианство, распространенное в Российской империи, а также в Австро-Венгрии, Германии (особенно в Пруссии) и Великобритании [9] , во Франции было редким и связанным не с какими-либо гражданскими или полицейскими льготами, а главным образом со смешанными браками. Во Франции семантическая оппозиция «католик – еврей», с общим знаменателем «гражданин французской национальности», соответствовала русской оппозиции «гражданин российской национальности и православный – еврей», без какого бы то ни было общего знаменателя. Единственным мостом между двумя ситуациями – русской и французской – был антисемитизм, который задействовал не религию и не политический статус, а «кровь», то есть набор «национальных» черт, физических и поведенческих [10] .
9
И. Чериковер, «Обращение в христианство», Еврейская энциклопедия Брокгауза и Ефрона (далее – ЕЭБЭ), т. 11, СПб., 1911, стлб. 884–895. Это 16-томное, исключительное по качеству статей энциклопедическое издание, созданное на основе нью-йоркской Еврейской энциклопедии и выходившее в 1908–1913 гг. в Петербурге, будет здесь одним из наших важнейших помощников для понимания синхронного еврейского контекста.
10
Pierre-Andr'e Taguieff, L’Antis'emitisme, Paris, PUF, 2015. Для понимания французского антисемитизма, в обществе, в котором вращался во Франции Бакст, очень помогает чтение Пруста, в частности его Германтов.
В связи с вышесказанным становится очевидным, что и проблемы еврейской эмансипации артикулируются по-французски и по-русски во многом по-разному, как во времена Бакста ее идеологами, так и сегодня ее историками. Самое простое и корректное для всех – свести разговор о «еврействе» к религии или к фольклору. Но именно в этом отношении Бакст нам не помощник.
Руководствуясь, стало быть, как пристальным источниковедением (его нам не избежать), так и исторической интуицией [11] , мы за Бакстом и последуем, и будем считать и называть «еврейским» то, что он таковым называл, даже если это его «еврейское» больше напоминает греческую архаику, ориентализм или Ренессанс, даже если другие художники его времени использовали сходный эстетический дискурс или визуальный язык, в частности обращение к греческой архаике, никоим образом ни к какому еврейству не отсылая, как, например, делал – правда, несколько позднее Бакста – хорошо знавший его творчество скульптор Бурдель (1861–1929). Ибо этот очередной возврат к античности – спровоцированный, как и прежние, эпистемологическими сдвигами, главным образом связанный с ницшеанством, а также с археологическими откровениями, в частности раскопками Шлимана и Эванса, – был субъективно пережит Бакстом как его собственное открытие, обусловленное его еврейскими корнями.
11
О философской интуиции см.: Xavier Tilliette, Recherches sur l’intuition intellectuelle de Kant `a Hegel, Paris, Vrin, 1995. Об исторической интуиции в рамках феноменологического дискурса см. работы Карла Ясперса и Поля Рикёра. В рамках микроистории: Carlo Ginzburg, Mythes, embl`emes et traces. Morphologie et histoire, Paris, Flammarion, 1989.
Историк, следующий за Бакстом, снова оказывается, таким образом, лицом к лицу с «межбытием», на границе между объективностью и субъективностью, и именно в этом пограничном пространстве я, как и было сказано выше, обоснуюсь. Ибо эта заброшенная территория и есть, по моему мнению, пространство еврейской – и, что еще осложняет дело, русско-еврейской – эмансипации.
Коварные источники
Читатель уже понял, что подлинная – и фактическая, и интеллектуальная – жизнь Бакста требует от историка особенной осторожности и чуткости в обращении с источниками. Повторюсь: нам придется читать одновременно, сопоставляя их между собой, с одной стороны, архивные документы, а с другой – многосоставный материал, благодаря которому мы получаем доступ к субъективной легенде, созданной самим художником или его окружением, и который включает в себя, как я уже сказала, теоретические статьи Бакста, его интервью, книгу Серов и я в Греции [12] , автобиографический роман Эта жестокая первая любовь (он писал его в конце жизни и не успел опубликовать), а также его обильнейшую, частично опубликованную переписку [13] . Но речь идет также и о богатой литературе о Баксте, которая вышла при его жизни или вскоре после его смерти и на которую он самым непосредственным образом повлиял. До настоящего времени эти источники всегда рассматривались как объективные, особенно ценные тогда, когда они были созданы за границей, то есть в «другой» национальной культуре: в России для западных исследователей и на Западе – для русских. Путаница между источниками объективными и субъективными и является главной причиной многочисленных ошибок в биографии Бакста [14] .
12
Лев Бакст, Серов и я в Греции, дорожные записи, Берлин, Слово, 1923; переизд.: Валентин Серов в воспоминаниях, дневниках и переписке современников, Ленинград, 1971; Е.А. Теркель, Москва, ГТГ, 2016. Мой перевод на французский: L'eon Bakst. Serov et moi en Gr`ece (1923), traduit du russe et introduit par Olga Medvedkova. Pr'eface de V'eronique Schiltz, membre de l’Institut. Paris, Triartis, 2014 (prix de la traduction du festival de l’histoire de l’art `a Fontainebleau). Почти одновременно появился перевод этой книги на итальянский: L'eon Bakst. In Grecia con Serov, a cura di Valentina Parisi, Excelsiior, Milano, 2012; см. также: Charles Spencer, Bakst in Greece, Gema Publications, Ath`enes, 2009.
13
Лев Бакст, Эта жестокая первая любовь, МДО, 1. С. 171–370.
14
См., например, богатую материалом, но и наполненную множеством «симптоматических» ошибок работу Сергея Голынца, основанную именно на такого рода путанице: С.В. Голынец, «Рабинович – Розенберг – Бакст», С.П. Дягилев и современная культура: материалы международного симпозиума «Дягилевские чтения». Пермь, май 2012 – май 2013 г. Сост. и науч. ред. О.Р. Левенков. Пермь, Книжный мир, 2014. С. 70–88. Неудивительно, что новые статьи о происхождении и семье Бакста не перестают появляться, ибо, с одной стороны, принципиально не разрешен вопрос об источниках, а с другой стороны, не поставлен самый главный вопрос о «протезе происхождения». Юбилей Бакста в 2016 г., к сожалению, не изменил этой ситуации: см. мои рецензии: «Bakst, penseur et 'ecrivain: en russe et en francais», Cahiers du Monde Russe, 57/4, 2017. Р. 975–979; «150th birthday celebration of L'eon Bakst in three exhibition catalogues», Ars Judaica, 2018. Р. 1–4. Эти же ошибки повторены и в уже указанной нами биографии Бакста, опубликованной Сергеем Голынцом в 2018 г.
Вот, например, заметка «Бакст, Лев Самойлович», опубликованная в 1909 году в третьем томе Еврейской энциклопедии Брокгауза и Ефрона за подписью Сыркина [15] . Как к ней относиться? Как к содержащей объективную или субъективную информацию? А к множеству других статей и книг, появившихся во Франции, Англии, Германии и Америке в 1912–1930-х годах? С юных лет связанный с издательским миром иллюстратор, как сейчас бы сказали – книжный дизайнер, Бакст использовал печать как один из главных инструментов своей художественной стратегии. Он оформлял русскоязычные журналы Мир искусства, Золотое руно, Аполлон и сам в них печатался; там же публиковали статьи о нем его друзья. А начиная с 1912 года, отмеченного его окончательным отъездом из России, Бакст заявил о себе по-французски. Именно тогда вышел в Париже перевод книги Современный балет, опубликованной в 1911 году в Петербурге. Основного автора книги звали Валерьян Светлов (псевдоним Валерьяна Павловича Ивченко, 1860–1935). Но на титульном листе значилось, что книга издана «при сотрудничестве» Льва Бакста [16] .
15
Максим Григорьевич Сыркин (род. в 1858 г.) – юрист, историк и издатель. ЕЭБЭ, т. 3, СПб., 1909.
16
V. Svetlov, Le Ballet contemporain, ouvrage 'edit'e avec la collaboration de L. Bakst, traduction francaise de Michel-Dimitri Calvocoressi, Paris, M. de Brunoff, 1912. Книга была переведена на французский М.Д. Кальвокоресси (1877–1944), музыковедом, либреттистом, критиком и переводчиком.