Лев на лужайке
Шрифт:
… Впоследствии, когда Нелли Озерова станет работать в газете «Заря», Никита Ваганов за любовницу очерки писать не будет — не оттого, что пожалеет время, а потому, что Нелли Озерова за годы адского труда наловчится делать удобоваримые вещи. Бесталанная, но умная, она овладеет всей системой газетных штампов, мало того, будет использовать их умело, чисто, так, что комар носа не подточит. У нее будут две-три истинные, неподдельные удачи, которые и позволят впоследствии редактору «Зари» Ваганову сделать ее редактором отдела писем, но не членом редколлегии. Он этого не допустит…
— Не
И вот это нечаянное «на белом коне» в устах редактора, не имеющее никакого отношения к ностальгическому стремлению Никиты Ваганова вернуться в Москву, словно подстегнуло его. Он решительно вынул из кармана сложенные вдоль несколько страниц и протянул их редактору газеты «Знамя».
— Перелистните на досуге, Владимир Александрович.
V
В следующую среду, когда до заседания бюро обкома партии оставалось несколько часов — время длинное, огромное, если чего ожидаешь, Никита Ваганов, смелый до безрассудства молодой человек, хотевший или всего, или ничего, не ждал, пригвожденный к редакции, когда начнется бюро обкома. Все отпущенное ему время Никита Ваганов провел с громадной пользой. Во-первых, он воспользовался самостоятельным правом сдавать материалы в набор, для чего быстренько спустился в типографию, нашел знакомого линотиписта Ваську, попросил его набрать очерк о Клавдии Манолиной немедленно, сейчас же, пообещав «на бутылку»; напевая, поднялся наверх и отправился прямо-прямехонько в кабинет собственного корреспондента «Зари» Егора Егоровича Тимошина, у которого не был давно, примерно дня три. И не потому, что не хотел видеть Тимошина, а потому, что заставлял себя не заходить в тимошинский странный кабинет — голый, пустой и гулкий, не похожий ни на какие другие кабинеты, а похожий только и только на самого Егора Тимошина, человека спокойного, медленного, иногда увлекающегося. Вот эту черту — способность увлекаться — надо было всегда иметь в виду, когда речь заходила об Егоре Тимошине.
— Здорово бывали, Егор!
— Привет, Никита! Восседай на диван, но бережно: торчит какая-то пружина.
Пружина торчала давно, полгода, но Тимошин есть Тимошин. Он пишет, ох, пишет, роман на историческую тему, роман якобы о заселении Сибири, якобы с великолепным выходом в настоящее, то есть имеющий параллель с великими сибирскими стройками, преобразованием Сибири, — и все в таком же духе! Но вот пружина из дивана высовывалась давно, впрочем, может быть, так и полагается жить романистам, воспевающим прошлое: медленно, созерцательно, философски-отстраненно от всяческих пружин и прочей мелочи.
— Делать мне не хрена, вот я и забежал на огонек, — сказал Никита Ваганов. — Запросто можешь выставить за дверь, пойду шакалить по другим кабинетам.
Егор Тимошин укоризненно сказал:
— Вместо того чтобы шакалить, писал бы очерк для «Зари». Где твой старец Евдоким — паромщик и солдат?
Никита Ваганов ударил себя кулаком по груди, затем полоснул ладонью по горлу.
— Гад буду!
И вынул из кармана пиджака очерк, напечатанный
— Посиди, Никита! — обрадовался Егор Тимошин. — Я немедленно прочту.
— Вот этого ты не сделаешь! — ответил Никита Ваганов. — Терпеть не могу, когда при мне читают Никиту Ваганова. Я буду страдать. Ты этого хочешь, а, Тимошин?
— Я этого не хочу, Ваганов!
— Тогда пойдем по линии легкого трепа… Начинаю! Боб Гришков отмочил номерочек.
— Что же он совершил?
— Кощунство! Проспал ночь на чужом диване. Мало ему дивана в отделе информации, так они, забредши в открытый кабинет мистера Левэна, легши на диван, проспавши до прихода мистера. Те были пришедши в отчаяние.
— Отчего?
— Боб Гришков проспавши на рукописях. Они их сунувши под головку и на них проспавши. Скандал! Мистер Левэн, надо сказать к их чести, еще не пожаловавшись редактору, но собиравшись. — Он плотоядно потер руки. — Предвижу ве-е-е-е-селую редколлегию! Пойдешь? Я предупредю.
— Брось трепаться, Никита!
— Я сроду не треплюсь. Чистая правда. Проспавши на рукописях, но не описавши, что случается, как говорят.
Егор Тимошин возмутился:
— Клевета!
— Совершенно с вами согласен, но… Я в порядке буйной фантазии. Это разрешается.
Почему-то Никиту Ваганова именно во время этого дурацкого трепа так и подмывало спросить, верно ли, что Егор Тимошин пишет исторический роман о заселении Сибири. По внешности Егора Тимошина версия о романе была правдоподобной — фундаментальный, несуетный, серьезный. Этот загадочный роман еще долго будет фигурировать в слухах и сплетнях об Егоре Тимошине, но правда выяснится поздно, очень поздно. Написать роман о заселении и освоении Сибири — об этом можно было только мечтать, так понимал дело Никита Ваганов. Он насмешливо продолжал:
— У мистера Левэна погибши передовая статья с броским заголовком «Организационной работе — новые высоты!». Сказывали, что потерялся абзац агромадной важности. Боб Гришков его заспал, как мать засыпает робеночка. Скандал!
Егор Тимошин хохотал и вытирал слезы. Он был охоч посмеяться, и Никита Ваганов не давал пощады собкору «Зари», глушил его, как сонную рыбу толом.
— Скандал! Редактор Кузичев потребовавши передовую статью, а абзац корова языком слизнула, а мистер Левэн, вложивши в абзац всю душу, его восстановить не могут. Оне не помнют, чем кончается фраза: «Организовав организационную работу так, что работа находится на высоте, необходимо…» Так вот, они не помнют, что «необходимо»… Редактор им пригрозивши. Редактор им сделавши четыреста сорок третье серьезное предупреждение.
Никита Ваганов наслаждался трепом.
— Никита, ох, Никита, ты, конечно, все врешь, Никита!
— Кто врет? Я вру! Ах, оставьте меня вдовой! Счас позову Боба, и они сами будут рассказавши, как заспали абзац. — Никита Ваганов вдруг сделался важным, надулся индюком. — Боб Гришков знают, какой это был абзац.
— Ох, Никита, ох, Никита! Как, ка-а-а-к кончалась фраза?!
— Они сложно кончавши: «…необходимо, преодолевая трудности, находиться на высоте с пониманием того, что высота требует постоянной, кропотливой, тщательной, повседневной работы». Уф! Мы вспотевши от напряжения. Мы сказавши, как кончается фраза мистеру Левэну, а оне говорят: «Опрощаете! Было значительнее и шире! Упрощаете!» Скандал!