Лев пробуждается

Лоу Роберт

– Право, суть я уловил прекрасно, но Макдафф Файфский – не единственный, кто попользовался Эдуардом, как сюзереном, подрыв устои трона Шотландии. Остальные шли с жалобами к нему, будто королем был он, а не Баллиол.

Сэр Уильям кивнул с суровым выражением своего белобородого лика.

– Что ж, добро – Брюсы никогда не приносиху присяги Иоанну Баллиолу, коли припоминаю, а Макдаффа аз помянух не столь поелику оный вздел крамолу в Файфе, сколь поколику ты трясеши гузкой с его дщершей и того и гляди уползеши во тьму, абы насесть на нея, егда ее собственный

муж столь близко, же можно на него плюнути.

И встретил обжигающий взор Брюса своим сумрачным.

– Сия стезя кончается пеньковой взенью, государь.

Молчание затянулось тяжкой сумрачной громадой. Потом Брюс прикусил нижнюю губу, вздохнул и поинтересовался:

– Что значит трясти гузкой?

– Преблуждати… – начал сэр Уильям, и Киркпатрик деликатно кашлянул.

– Потакать незаконной связи, – бесстрастно доложил он, и сэр Уильям развел руками.

Брюс кивнул, а затем склонил голову к плечу.

– А пеньковая взень?

– Петля палача, – провозгласил сэр Уильям погребальным тоном.

– А змеиный язык? – спросил Сим, едва не лопавшийся от любопытства с той самой поры, как услыхал о нем раньше; ошарашенный Хэл зажмурился, чувствуя, как все взоры обращаются к нему, обжигая огнем.

Спустя мгновение Брюс угрюмо уселся на лавку, и напряжение развеялось в клочья.

– Зуб для проверки соли на яд, – наконец ответил Киркпатрик. Тьма его лицо не жаловала – длинное и тощее, как клинок, с прямыми черными волосами по обе стороны от ушей и глазами, будто буравчики. Лицо – землисто-серое, с резкими чертами, как искромсанная ножом глина, – служило ему оружием.

– Змеиный? – не унимался Сим.

– Обычно акулий, – горестно усмехнулся Брюс, – но люд вроде Бьюкена платит за него целое состояние, веря, что он взят у гада Эдемского.

– Не тем мы делом заняты, это уж точно, – заявил Сим, и Хэл положил ладонь ему на запястье, чтобы заставить умолкнуть.

Заметив это, Киркпатрик вгляделся в хердманстонца, оценив ширину его плеч и груди, широкое, чуть плосковатое лицо, опрятную бородку и коротко стриженные волосы. И все же от уголков этих серо-голубых глаз змеились морщины, говорившие о том, что они многое повидали и виденное состарило его. Сколько ему – лет двадцать пять? Или двадцать девять? С мозолями на ладонях отнюдь не от плуга или лопаты.

Киркпатрик знал, что он – единственный сын обедневшего мелкопоместного рыцаря, отпрыска окрестного Рослина, потому-то сэр Уильям и поручился за него. И сына, и внука Древлий Храмовник Рослинский лишился в прошлом году в сражении под Данбаром. Обоих пленили и оставили в залог. Им повезло куда больше, чем остальным, представшим перед англичанами, еще опьяненными кровопролитием в Берике и не склонными сдерживаться.

Ни того, ни другого Сьентклера еще не выкупили, так что Древлий Храмовник получил дозволение оставить свою аскетическую, почти монашескую жизнь, дабы взять Рослин в свои руки, пока один или оба не вернутся.

– Сэр Уильям говорит мне, что вы ему как сын, последний Сьентклер, наделенный молодостью, свободой,

крепкой рукой и рассудительной головой, – сказал Брюс по-французски.

Поглядев на сэра Уильяма, Хэл кивнул в знак благодарности, хотя, правду сказать, вовсе не был уверен, что должен испытывать за это благодарность. В Рослине еще есть дети – двое отроков и отроковица, ни одному не больше восьми, но все они отпрыски древа Сьентклеров. Как бы там Древлий Храмовник ни относился к Хэлу Хердманстонскому, но только не как к наследнику, способному потеснить его правнуков в Рослине.

– Это из-за него я ввел вас в этот круг, – продолжал Брюс. – Он говорит, что вы и ваш отец питаете почтение ко мне, хоть вы и люди Патрика Данбарского.

Хэл бросил на сэра Уильяма испепеляющий взгляд, ибо ему пришлось совсем не по душе, как это прозвучало. Сьентклеры связаны вассальной присягой Патрику Данбарскому, графу Марчу и твердому стороннику короля Эдуарда, – и все же, хотя рослинская ветвь взбунтовалась, Хэл убедил отца поддержать ее на словах, но не шевельнуть и перстом.

Он не раз и не два слыхал от отца, что сидящий на заборе кончит щелью поперек задницы; но Брюс и Баллиолы – искусные заборные седоки и только и ждут, когда все остальные спрыгнут на ту или другую сторону.

– Мой отец… – начал Хэл и тут же перешел на французский: – Мой отец был вместе с сэром Уильямом и вашим дедом в крестовом походе, когда король Эдуард был юным принцем.

– Истинно, – отвечал Брюс, – я припоминаю сэра Джона. Полагаю, ныне его кличут Древлим Государем Хердманстонским, и он еще не совсем утратил львиный рык, коим славился, когда был моложе.

Он остановился, обирая болтающиеся ниточки на своем облегающем рукаве, и с горечью добавил:

– Мой дед отправился в крестовый поход лишь потому, что у моего собственного отца хребет оказался слабоват.

– Чти отца своего, – угрюмо вставил сэр Уильям. – Ваш дед любише добрую сечу, потому-то его и кликаху Поединщиком. Пленен сим мятежным государем Монфортом в Льюисе. Просто поталанило, же Монфорт закончил в Ившеме, иначе выкуп, за каковой торговашеся ваш отец, был бы губителен. Не заслуживши почти никакой благодарности за труды, сколько припоминаю.

Брюс извинился утомленным взмахом ладони; Хэлу это показалось отголоском весьма застарелого спора.

– Вы прибыли сюда с двумя замечательными борзыми, – внезапно заявил Брюс.

– Охотиться, государь, – выдавил Хэл, и ложь на миг сковала язык, прежде чем вырваться наружу. И Брюс, и сэр Уильям рассмеялись, а Киркпатрик по-прежнему просто смотрел, как затаившийся горностай.

– Два псы и тридцать вершников с бердышами, мечами и самострелами, – с усмешкой отвечал сэр Уильям. – На кого охотишеся, юный Хэл, на толстокожих из поганских краев?

– Это была достаточно хорошая уловка, чтобы привести вас в Дуглас на день раньше меня, – перебил Брюс, – и я рад, что вам достало разумения подчиниться своему ленному государю, так что нам не пришлось обмениваться ударами. Теперь же мне нужны ваши псы.