Лев Толстой
Шрифт:
Над «Царством» Толстой работал почти три года и завершил в апреле 1893-го. Книга была тут же запрещена цензурой, но копии разошлись по России, появились переводы в Германии, Франции, Англии, Америке. В ней автор утверждал, что царство Божие достижимо человеком, надо только подавить свою животную природу: «И стоит только каждому начать делать то, что мы должны делать, и перестать делать то, чего мы не должны делать, стоит только каждому из нас жить всем тем светом, который есть в нас, для того, чтобы тотчас же наступило то обещанное Царство Божие, к которому влечет сердце каждого человека». Церковь, по мнению Толстого, предала простоту Нагорной проповеди и, соединившись с государством, стала главным препятствием к счастью людей на земле. Настоящий христианин должен отказаться ото всех церковных и светских законов, следуя лишь одному правилу: не делать ближнему того, что не хотел бы, чтобы сделали в отношении тебя. Вдохновленный книгой американца Адина Баллу «Христианское
Впрочем, отказываясь отвечать на зло насилием, признавал необходимость изобличать зло каждый раз, когда с ним сталкиваешься. За время борьбы с голодом Толстой почувствовал вкус к публичной деятельности. Считая, что ему открыта истина, высказывал свое мнение по поводу происходивших в обществе процессов, на которые, как ему казалось, правительство не отзывалось должным образом. В 1890 году выступил против преследования евреев, в 1893-м обратился с письмом к царю, протестуя против того, что один из его последователей, сосланный на Кавказ князь Хилков, был лишен родительских прав. На подходе были новые «дела», и он готов был сражаться, тем более что жена была на его стороне.
Увы! Супружеское согласие продолжалось, только пока они боролись с голодом: урожаи улучшились, Толстой вернулся домой, где все было как всегда, между ним и Софьей Андреевной вновь начались разногласия. После увиденной нищеты достаток и удобства родного очага показались ему особенно невыносимыми. Двадцать второго декабря 1893 года он писал: «Мне тяжело, гадко. Не могу преодолеть себя. Хочется подвига. Хочется остаток жизни отдать на служение Богу. Но он не хочет меня. Или не туда, куда я хочу. И я ропщу. Эта роскошь. Эта продажа книг. Эта грязь нравственная. Эта суета. Не могу преодолеть тоски. Главное, хочу страдать, хочу кричать истину, которая жжет меня». И некоторое время спустя: «Господи, помоги мне. Научи меня, как нести этот крест. Я все готовлюсь к тому кресту, который знаю, к тюрьме, виселице, а тут совсем другой – новый, и про который я не знаю, как его нести. Главная особенность и новизна его та, что я поставлен в положение невольного, принужденного юродства, что я должен своей жизнью губить то, для чего одного я живу, должен этой жизнью отталкивать людей от той истины, уяснение которой дороже мне жизни… Я не могу разорвать всех этих скверных паутин, которые сковали меня» (24 января 1894 года).
Первой из этих паутин была жена. Он мог сколько угодно приучать себя к жизни аскета, есть только вареные овощи, пить одну воду, избегать гостей супруги, рубить дрова, ходить по воду, но вокруг ощущал гибельное домашнее тепло. С каким наслаждением бежал из Москвы, чтобы провести несколько дней в Ясной, где окружали его одни мужики. В марте 1894 года Толстой с дочерью Машей ездили в имение к Черткову. Он вновь удивился тому совпадению мыслей, что было между ними, чем не мог не поделиться с Софьей Андреевной: «…я очень рад, что приехал… так мы с ним душевно близки, столько у нас общих интересов, и так редко мы видимся, что обоим нам это хорошо». [563]
563
Письмо от 27 марта 1894 года.
Ничто не могло так ранить Софью Андреевну, как это признание. Уже давно считала она Черткова своим врагом в борьбе за Левочку. Уверена была, что под предлогом служения делу великого писателя этот хитрый, несгибаемый человек пытался обмануть Толстого, оторвать от семьи и, поддерживая в самых разрушительных идеях, прибрать к рукам все его произведения. В глазах графини это был главарь отвратительной банды «темных», помеха их счастью, человек, который мешает мужу заниматься литературой. Пока существует его власть над Левочкой, не будет больше ни «Войны и мира», ни «Анны Карениной». Теперь он стал переписываться еще и с дочерьми Толстых – Машей и Таней, кончится тем, что он и их восстановит против матери.
В августе 1893 года Софья Андреевна узнала, что большая часть рукописей Льва Николаевича, доверенных ею Румянцевскому музею в Москве, взяты Чертковым, который перевез их в «безопасное место» – сначала к себе, а потом к одному из своих друзей, полковнику Трепову, в Санкт-Петербург (со временем Трепов станет столичным генерал-губернатором). Узнав о таком повороте событий, Левочка возражать не стал, словно был околдован. Следующим летом осмелился предложить жене пригласить в Ясную Черткова. Она с негодованием это отвергла. И Толстой с грустью писал другу:
«Если вы спросите меня: желает ли она, чтобы приехали? Я скажу: нет; но если вы спросите: думаю ли я, что вам надо приехать? – думаю, что да. Как я ей говорил, так говорю и вам: если есть между вами что-нибудь недоброе, то надо употребить все силы, чтоб это не было и чтобы точно была любовь». [564] За некоторое время до этого, двадцать первого апреля,
564
Письмо от 12 мая 1894 года.
565
Толстой Л. Н. Дневники, 15 мая 1894 года.
Через две недели пришла печальная весть – умер художник Ге, очаровательный взрослый ребенок, гений. Последнюю его картину «Распятие» в марте месяце удалили из выставочного зала в Санкт-Петербурге, так как шокированный ее реализмом царь назвал произведение скотобойней. Толстой тогда написал Ге, что это его триумф.
Но тот, кто осудил художника за покушение на религиозные устои, ненадолго пережил его: Александр III скончался двадцатого октября 1894 года. У Толстого, как, впрочем, и у всех противников самодержавия, вновь появилась надежда на изменение политического устройства России. Старшему сыну покойного Николаю исполнилось двадцать шесть лет, он собирался жениться на немецкой принцессе Алисе Гессен-Дармштадской, в крещении Александре Федоровне, о которой говорили, что она мягка, покладиста, чувствительна. Надеялись, что новый царь прислушается к либералам и даст своему народу конституцию. На деле этот государь был слабым, полным почтительного уважения к памяти отца и всецело разделяющим взгляды генерального прокурора Святейшего Синода – своего воспитателя. Принимая семнадцатого января 1895 года делегацию представителей земств, показал себя хорошим учеником, сказав, что наслышан о стремлении этих людей участвовать в управлении государством, но, изо всех сил желая добра своему народу, будет, как и отец, неизменно защищать принципы самодержавия. Разочарование было тем сильнее, что велики были ожидания.
Беспокоило Льва Николаевича будущее не только страны, но и собственной семьи: после нескольких месяцев спокойствия Софья Андреевна вновь взревновала к Черткову, видя в нем источник всех бед. Ей было под пятьдесят, характер ее портился, казалось, весь мир только и делает, что противоречит ей и обманывает ее. От детей одни заботы: у Льва расстроены нервы, он нуждается в «лечении электричеством», Ванечка, бедный, хорошенький Ванечка, был столь слабого здоровья, что при малейшем насморке можно было ожидать худшего, Сергей вел аморальную жизнь, Илья неудачно женился, тратил слишком много денег, Таня и Маша, одержимые идеями отца, заняты только «темными» и не думали о создании семей. «…Чувства меры в моих детях нет, они все неуравновешены и не понимают чувства долга, – записывала Софья Андреевна. – Это черта их отца: но он над ней работал всю жизнь, дети же с молодости распускаются – слабость современной молодежи». [566]
566
Дневники С. А. Толстой, 8 января 1895 года.
День за днем на страницах дневника одни и те же жалобы. В Левочке возмущает все, начиная от его устремлений к простой жизни, которые, в результате, так усложняют ее: «Вегетарианство внесло осложнение двойного обеда, лишних расходов и лишнего труда людям. Проповеди любви, добра внесли равнодушие к семье и вторжение всякого сброда в нашу семейную жизнь. Отречение (словесное) от благ земных вносит осуждение и критику», «А все стало тяжело. Давно гнетущая меня отчужденность мужа, бросившего на мои плечи все, все без исключения: детей, хозяйство, отношения к народу и делам, дом, книги, и за все презирающего меня с эгоистическим и критическим равнодушием. А его жизнь? Он гуляет, ездит верхом, немного пишет, живет где и как хочет и ровно ничего для семьи не делает, пользуясь всем: услугами дочерей, комфортом жизни, лестью людей и моей покорностью и трудом. И слава, ненасытная слава, для которой он сделал все, что мог, и продолжает делать». [567]
567
Дневники С. А. Толстой, 4 августа 1894 года.