Левантевски, шприц!

Берсень Радомира

– Короче, внутрироточно, – Левантевски поднес к глазам какую-то склянку, – а он у нас без сознания, – и фельдшер глазами выразительно указал на пациента.

– А, ну это вообще не проблема, – с облегчением ответила ему Лиза, пытаясь обнаружить у вампира хотя бы одну приличную вену, но он был слишком бледен и вял, – внутрироточно не выйдет. Предлагаю внутрипопочно.

– Клизму? – Страшным шепотом спросил Левантевски и зачем-то поглядел на сопарника. Тот неожиданно поменял оттенок, будто хамелеон, из молочно-белого став вызывающе-алым.

– Зачем клизму? – Удивилась Лиза. – Укол ему вкатим, да и все. Только в темпе! А то с нашими

расследованиями он того и гляди окончательно приживется на том свете.

Левантевски еще пару раз нежно звякнул чем-то и протянул Лизе шприц.

– Стеклянный? – Не сдержала она удивления. – Ну и ну! Давно таких не видела. Так, обработай ему вот тут, – она одним резким движением сдернула с тощей бледной задницы какие-то вычурные штанишки, очевидно, изображающие нижнее белье. Левантевски осторожно приблизился и пыхнул все тем же красноватым дымком, сразу же вслед за этим Лиза ловко воткнула иглу и принялась медленно вводить лекарство.

– Так мне свести ее придется, да? – Вдруг подал голос толстяк. – Татуировку эту?

– А сами как думаете? – Не глядя ответила ему Лиза, она все еще медленно вводила в синюшную задницу полумертвого вампира какую-то жидкость веселенького оранжевого цвета. – Нет, вы, конечно, можете выделить тут комнату для нашего проживания, чтоб нам специально после каждого вашего кормления не приезжать …

Ответом ей послужил душераздирающий всхлип.

– Разорву этот контракт к ограм, как пить-есть разорву, – пробормотал толстяк, роняя огромные слезы, – никакой личной жизни. Пусть ест кого-нибудь другого.

Вампир вдруг шумно и хрипло задышал, задергался, заизвивался и Лизе пришлось крепенько прижать его за костлявую поясницу к дивану, чтобы не выскочила игла.

– Ну, это ваши личные отношения, тут я ничего посоветовать не могу, – сказала она, аккуратно вынимая иглу и, с досадою, поняла, что ей нечего прижать к новой дырочке в вампирском заде, – Леванский, ватку-то дай!

– Чего тебе? – Он уже упаковал чемоданчик, который вдруг оказался довольно скромного размера. – Ааа, так заговори!

– И о чем мне заговорить с задницей больного, фельдшер? – Устало спросила Лиза. – О том, как она дошла до такой жизни? Или я.

Тот смешно фыркнул, сделал шаг в сторону недовольно сопящего пациента, протянул странным образом сложенные пальцы и что-то прошептал. Затем сделал круговое движение кистью и расслабленно опустил руку.

– Заработалась совсем, да? – Спросил он, поглядывая то на вампира, то на его рыдающего кормильца, – ну да ладно, пошли отсюда.

– Вы как? – Спросила Лиза у вампира, который уже со стыдливой суетливостью упаковывал свой замученный зад в игривые ажурные шортики. – Голова не кружится?

– Не кружится, – пробормотал тот и затравленно взглянул на докторшу, – вы только никому ни-ни. Не говорите, в смысле. Что вы меня ТУДА лечили.

– А кому мне про это говорить? – Лиза направилась вслед за напарником. – Всего хорошего, не болейте! Странный какой-то, – пожаловалась она, нагнав того уже на улице, – что тут такого-то? Подумаешь, укольчик в попку сделали! И ведь даже не на боль, паршивец, пожаловался! Никому не говорить велел!

– Что тут странного? – Ответил Левантевски, карабкаясь внутрь кареты. – Я же тебе говорил – лечение с помощью шприцев давно уже устарело. Мы же с тобой вместе курсы повышения проходили. Ну да ты помнить не можешь – пока я учил артефакторику, ты все по каким-то танцулькам бегала. Сейчас никто уже уколы

не делает – либо зелье, либо артефакт, либо чистая магия. Странно, что ты последним способом совершенно не пользуешься, насколько я помню, это единственное, что у тебя получалось хоть сколько-то прилично.

Лиза отвела взгляд и промолчала. Не говорить же этому смешному кучерявому пареньку, что в ее родном мире обладатели чистой магии, как правило, быстро обретают постоянное жилье в спец учреждениях закрытого типа.

Глава 8.

В комнате было слишком светло – невыносимо яркие кляксы магического света, растекаясь по потолку причудливыми ручьями, выжигали глаза. Несмотря на это Фелиссандру показалось, что в комнате при том очень холодно. Он старался не смотреть на отца. Тот сидел в огромном роскошном кресле малинового бархата с золотыми узорами в виде вьющихся растений и свирепо молчал. Слишком долго. И это плохо. Чем дольше отец молчит – тем сильнее будет головомойка, которой он потом взорвется, Фелиссандр усвоил это с детства. Он старался не ежиться и терпеливо ждал, обреченно готовясь к самым злым и громким словам, на какие только способен его отец. Но тот по-прежнему молчал. Затем он сделал нечто неожиданное – быстрым движением склонился вперед и коснулся лица Фелиссандра тылом раскаленной руки. Не успев отпрянуть, тот лишь вздрогнул и по-детски зажмурился. В следующий миг отцовская рука разорвала рубашку у него на груди. В течение нескольких минут отец изучал грубые, будто вывернутые наизнанку рубцы, вздыбливающие кожу. Коснулся одного – Фелиссандр поморщился, но отворачиваться не стал. Пальцы отца невесомо коснулись шрамов, легко скользнули сверху вниз по обнаженной груди, затем крепко ухватили его за подбородок и вздернули голову вверх.

– Мальчик мой, ты как считаешь – ты сейчас здоров?

Захваченный врасплох этим вопросом, Фелиссандр лишь растерянно хмыкнул. Немного пожевал губами и ответил, стараясь говорить твердо:

– Да, отец. Я в порядке. В полном. Знахарь не нужен.

Тот кивнул и прищурился, показав жесткие щелочки глаз.

– Очень хорошо. Кроме одного момента. Я не вижу твоего артефакта равновесия. Зачем ты его снял? Я хочу, чтобы ты немедленно его надел, прямо сейчас, при мне.

Ну вот, начинается, с внутренней дрожью подумал Фелиссандр и осторожно отодвинулся назад, отстраняясь от жестких пальцев.

– Он … немного барахлит. Не так как надо работает. Я его снял, чтобы показать мастеру-артефактнику.

Ой до чего это коряво звучит, до чего нехорошо, принужденно!

– Вооот как! – Протянул отец и слегка кивнул, по-прежнему всем телом склонившись в сторону сына. – Тогда покажи мне его. Достань и покажи. Может я сам смогу распознать поломку. Ну же?

Повинуясь резким, приказывающим интонациям в голосе отца Фелиссандр непроизвольно принялся ощупывать карманы жилета, но его движения вскоре замедлились.

– Я оставил его в комнате, – тусклым невыразительным голосом сказал он, – когда переодевался. Он там лежит. В шкатулке.

– А почему он лежит в шкатулке вместо того, чтобы висеть на твоей шее? – Недовольно выговорил отец, его лицо задергалось, собираясь в недовольные морщины. – И что с того, что он барахлит? В любом случае он выполняет свою функцию, я полагаю. Хорошо, идем в твою комнату.

Одним быстрым движением он поднялся с кресла и неприязненно взглянул на сына сверху вниз.