Левая рука тьмы (сборник)
Шрифт:
Еджей в зале Тридцати Трех сказал сегодня:
— Я неизменно выступаю против блокады экспорта кархидского зерна и против того духа соперничества, который вызывает эту блокаду.
Верно, но таким способом не уйдешь с дороги, ведущей в Мишпори. Он должен предложить альтернативу. Оргорейн и Кархид вместе должны сойти с дороги, по которой идут, и пройти в другом направлении. Они должны разорвать круг. Я думаю, Еджей имеет в виду посланника.
Быть атеистом — значит укреплять бога.
Его существование или несуществование означает одно и то же в плане доказательства. Слово «доказательство»
Знать, на какие вопросы нет ответа, и не отвечать на них — в эпоху напряженности и тьмы это самое нужное знание.
Торменбод Саоми. Мое беспокойство увеличивается: по-прежнему ни слова о посланнике по радио. Даже сообщения о нем, которые мы делали в Эрхенранге, не повторялись здесь, а слухи, возбуждаемые нелегальным подслушиванием нашего радио и приносимые торговцами и путешественниками, по-видимому, распространяются крайне узко.
Сарф более надежно контролирует все линии связи, чем я думаю. Эта возможность внушает отвращение. В Кархиде король и кноремми могут контролировать то, что люди делают, мало контролировать то, что они слышат, и совсем не могут контролировать то, что они говорят. Здесь правительство не только следит за каждым действием, но и за каждой мыслью. Ни один человек не должен иметь такой власти над остальными.
Шусгис и другие открыто принимают Дженли Ай в городе. Понимает ли он, что эта открытость маскирует то, что он спрятан.
Никто не знает, что он здесь. Я спрашивал своих товарищей по работе на фабрике. Они ничего не знают и решили, что я говорю о каком-то сумасшедшем йомештском сектанте.
Никакой информации, никакого интереса, ничего, что могло бы помочь Аю или защитить его жизнь.
Жаль, что он внешне так похож на нас.
В Эрхенранге люди часто указывали на него на улице, потому что слышали о нем и знали, что он в городе. Здесь, где его присутствие хранится в тайне, его никто не замечает. Они, несомненно, видят его, как увидел впервые я: необычайно высокий, сильный, смуглый юноша, только входящий в фазу кеммера. В прошлом году я изучил отчеты врачей о нем; его отличия от нас глубоки, но не лежат на поверхности.
Нужно знать о них, чтобы увидеть в нем чужака.
Почему они скрывают его? Почему ни один из сотрапезников не упоминает его в своих речах или в выступлениях по радио?
Почему молчит даже Оболе? Из страха?
Мой король боялся посланника; эти боятся друг друга.
Я думаю, что Оболе доверяет только мне, иностранцу. Он получает удовольствие в моем обществе (как и я в его) и несколько раз, отбрасывая шифгретор, откровенно просил моего совета. Но когда я советую ему объявить о присутствии посланника, вызвать к нему общественный интерес, он словно не слышит меня.
— Если глаза всего Сотрапезничества будут устремлены к посланнику, Сарф не посмеет тронуть его, — говорю я.
Оболе вздыхает.
— Да, но мы не можем так сделать, Эстравен. Радио, печатные бюллетени, научные доклады — все это в руках Сарфа. Что же мне, произносить речи на углу улицы, как фанатичному жрецу?
— Но можно поговорить с людьми, пустить слухи. Я проделал нечто
— Если бы только он вызвал этот проклятый корабль, чтобы у нас было, что показать людям! Но пока…
— Он не вызовет корабля, пока не убедится, что вы действуете с добрыми намерениями.
— А разве нет? — воскликнул Оболе. — Разве я не уделяю много часов этому делу? Божья вера! Он ждет от нас, что мы поверим ему на слово, но не отвечает нам тем же!
— А должен ли он верить?
Оболе фыркнул и не ответил.
Он ближе к честности, чем любой правительственный деятель Оргорейна, насколько мне известно.
Одгетени Саоми. Чтобы стать высшим чиновником при Сарфе, нужно, по-видимому, проявить определенную глупость. Пример этому — Гуам. Он считает меня кархидским агентом, пытающимся лишить Оргорейн престижа, вовлекая его в грандиозный обман посланника Экумена. Он считает, что, будучи премьер-министром, я готовил этот обман. Клянусь богом, у меня были более важные дела! Он не способен понять это.
Теперь, когда Еджей, очевидно, выставил меня, Гуам решил, что меня можно подкупить, и попытался сделать это на свой манер.
Он внимательно следил за мной и знал, что я должен войти в кеммер в Росте или в Торменбод. И вот прошлым вечером в стадии полного кеммера, несомненно вызванного гормональными инъекциями, он решил соблазнить меня. Произошла как бы случайная встреча на улице Пикафен.
— Харт, я не видел вас полмесяца. Где же вы прятались? Выпьете со мной эля?
Он выбрал ресторан с сотрапезническим общественным кеммер-домом и заказал не эль, а воду жизни: решил не тратить времени. После первого же стакана он взял меня за руку и прошептал:
— Мы встретились не случайно. Я ждал вас и прошу быть сегодня моим кеммерингом.
Он назвал меня по имени.
Я не отрезал ему язык: после ухода из Эстре я не ношу с собой нож. Я только сказал ему, что в изгнании решил придерживаться воздержания. Он продолжал ворковать, держа меня за руки. Он быстро входил в женскую роль кеммера. Гуам прекрасен в кеммере и рассчитывал на свою красоту и половую привлекательность, зная, что я, будучи жанндаром, не использую наркотические вещества для воздержания. Но он забыл, что цель может служить лучшим наркотиком. Я высвободился, хотя его прикосновение, конечно, произвело на меня свое действие, и посоветовал ему поискать партнера в соседнем кеммер-доме. Он посмотрел на меня с ненавистью и сожалением, все же он, какими бы ни были его намерения, действительно находился в кеммере и был глубоко возбужден.
Неужели он думал, что я продамся за такую плату?
Будь они прокляты, эти грязные люди!
Среди них нет ни одного настоящего человека.
Одсордни Саоми. Сегодня Дженли Ай выступил в зале Тридцати Трех. Посторонние не допускались, не велась передача по радио, но позже Оболе показал мне собственную запись этой сессии. Посланник говорил хорошо, с трогательной искренностью и убежденностью. В нем есть невинность, которая мне кажется чуждой и глуповатой, но иногда эта невинность приоткрывает такую дисциплину ума и величия цели, которые мне внушают благоговение.