Левая сторона
Шрифт:
— Например, потому, что вы время от времени садитесь в тюрьму из-за денег. Ведь это же курам на смех — сесть в тюрьму из-за денег, как вы не понимаете! Или вот еще что: вы все уверены, что умеете жить, а между тем вы представления не имеете о том, что значит жить! Вы как младенцы, у которых мир ограничен пределами песочницы и коляски, в то время как этот мир измеряется даже не двором, даже не улицей, даже не городом и даже не страной…
Спиридонов вытащил из кармана носовой платок, высморкался и сказал:
— Это идеализм и полный отрыв от жизни. Философия, одним словом, как говорится, без пол-литры не разберешься. Кстати,
— Не пью, — буркнул Бурундуков и слукавил: на самом деле он попивал.
Спиридонову стало немного не по себе.
— Слушай, может быть, перейдем на «ты»? — предложил он из опасения, что дело принимает нежелательный оборот. — Тебя как зовут-то, блаженный ты человек?
— Павел, — ответил Бурундуков.
— А меня Серега.
Бурундуков с минуту пристально смотрел на Спиридонова, как если бы он намеревался его окончательно раскусить, а потом пошел в кухню, из которой он неожиданно принес початую бутылку водки и сковороду жареной картошки.
— Подогреть или так срубаем? — спросил он, показывая картошку.
— Так срубаем, — ответил Спиридонов, махнув рукой. Когда выпили по второму стакану и немного потыкали вилками в сковороду, Бурундуков накуксился и сказал:
— Жалко мне тебя, Серега, до слез жалко, потому что профуфукал ты бесценный дар жизни!
— Ну, это еще бабушка надвое сказала, — возразил Спиридонов.
— Нет, Серега, это определенно. У нормальных людей деньги всегда были чем угодно, но только не всем. Средством накопления, средством платежа, мировыми деньгами — только не всем. Так что погубил ты себя, Серега, без ножа зарезал и заживо закопал!
— Нет, это ты зря.
— Что — зря? Я вас не понимаю…
— Мы на «ты».
— Я тебя не понимаю. Что — зря?
— Да все! Может быть, ты только потому на меня критику наводишь, что у тебя денег нет.
— Поклеп!.. — с чувством произнес Бурундуков, пошатывая головой. — Если бы у меня были деньги, то знаешь, что бы я с ними сделал? Я бы купил грузовик конфет! Встал бы где-нибудь на перекрестке и раздавал москвичам конфеты за просто так. Писатель Ильф об этом очень мечтал.
— Ты думаешь, я так не могу? — сказал Спиридонов.
— Конечно, не можешь, потому что ты жулик и крохобор!
— А вот и могу!
— Нет, не можешь!
— А я тебе сейчас докажу, что могу. Ты думаешь, что барахло для меня все? что у меня за пазухой не русская душа?..
— Бумажник у тебя за пазухой, а не душа!
— Нет уж, это извини-подвинься! Давай поспорим на штуку, что я смогу?
— Штука, это что?
— Тысяча рублей.
— Ну, подумай своей головой: откуда у меня тысяча рублей?
— Действительно… Ну ладно, я и без тысячи докажу. Есть у тебя ломик?
Бурундуков подумал и сказал:
— Ломика нет.
— А палка покрепче есть?
— И палки нет. Но можно снять вот этот карниз, и Бурундуков указал головой в сторону карниза, на котором висели шторы.
Спиридонов внимательно посмотрел на карниз, вытащил отвертку и начал его снимать. Когда дело было сделано, они положили карниз на плечи и стали спускаться по лестнице с четвертого этажа. Ходу было максимум полминуты, но так как карниз то и дело заклинивало в пролетах, тащились они минимум полчаса. Во дворе Спиридонов отобрал у Бурундукова карниз, подошел к своей «Ниве», занес карниз над капотом так, как заносят цеп, и ехидно проговорил:
— Значит, не могу?
— Не
Карниз обрушился на капот, сильно помяв его примерно посередине.
— Значит, не могу? — повторил Спиридонов и, не дожидаясь ответа, обрушил карниз на лобовое стекло.
Он корежил автомобиль еще минут десять, пока Бурундуков ему не сказал:
— Ну, хорош, Серега, я тебе верю. Теперь пойдем в мою квартиру громить, а то это будет несправедливо.
— А чего ее громить? — возразил Спиридонов. — Она у тебя и так хижина дяди Тома. Пойдем лучше мою громить, там для меня работы — ну, непочатый край!..
— Нет, твою квартиру нельзя, баба обидится.
— Она у меня вот где! — сказал Спиридонов, показывая кулак.
— В таком случае я не против.
Они обнялись и с песней пошли громить Спиридоновскую квартиру…
ВОССТАНИЕ СЕНТЯБРИСТОВ
Такое замечание: в отличие от всемирной истории, в отечественной истории трагедии редко повторяются в качестве фарса, а преимущественно в качестве той же трагедии, только еще более неистового накала. Ну, что такое, скажем, Малюта Скуратов по сравнению с Николаем Ивановичем Ежовым — шальная особа, и более ничего. А Северная война, в которую солдаты гораздо чаще умирали естественной смертью? А Тайная канцелярия, где самым сильным средством воздействия была трость Шешковского, да еще при Алексее Михайловиче Тишайшем между делом занимались метеорологическими наблюдениями, ибо у нас и погода — большой секрет… Наконец, Иван Грозный был шахматист; дальше уже, как говорится, ехать некуда, если Иван Грозный был шахматист.
Все это сейчас к тому приходит на ум, что в сентябре 1979 года в деревне Шебалино многострадальной Ярославской области совершилось восстание местного населения. Восстание было самым настоящим, с заговором, стрельбой, кровью, судом, карой, и даже у его вождя фамилия была Пестель.
Каша заварилась по той причине, что в районе решили упразднить деревню Шебалино. Стояла она действительно на отшибе, дорога к ней находилась в доисторическом состоянии, магазина не было, школы не было, хотя один учащийся, именно малолетний Сорокин, неминуемо подрастал, жителей насчитывалось всего-навсего тридцать душ; вообще, настолько глухая была деревня, что тут не то чтобы до конца верили в телевизионные трансляции из Москвы. Так вот, несмотря на такое сиротское положение, шебалинские решили властям деревню не отдавать. Заводилой выступил Иеремия Иванович Пестель, из поволжских немцев, в просторечии — Еремей: то ли ему фамилия покою не давала, то ли в нем взыграло глубоко германское чувство человеческого достоинства, дремавшее в нем до поры до времени, то ли он от рождения был бунтарь.
После того как в Шебалино наведался человек из района и честно предупредил, чтобы местные складывали чемоданы, так как деревня за ненадобностью отменяется и всех шебалинских переселяют на центральную усадьбу совхоза, село Петропавловское, этот Пестель самочинно созвал деревенский сход. Когда возбужденные, а частью и потрясенные шебалинские сошлись у дальнего колодца, причем братья Соколовы — Иван, Сергей, Петр — в силу генетической, верно, памяти явились на сход с дрекольем, Пестель сказал односельчанам нервную речь, смысл которой сводился к тому, чтобы властям деревню ни под каким видом не отдавать. Заключительная часть этой речи звучала так: