Левша на обе ноги (авторский сборник)
Шрифт:
— Я тебе скажу, что мешает. Во-первых, к собаке только днем и подберешься, на ночь ее запирают в доме. А если сделать все днем, так что? Или он к вечеру другую собаку добудет, или станет всю ночь караулить с ружьем. Это ж тебе не абы кто, а сторож. Ему за домом смотреть поручено, он и смотрит в оба глаза.
Я еще не слышал, чтобы Застенчивый произнес такую длинную речь. На Билла она произвела впечатление. Он сразу присмирел. Сказал:
— А мне и в голову не пришло. Давай тогда начнем дрессировать нашего пустобреха.
Матушка часто говорила, глядя, как я рвусь посмотреть мир и узнать жизнь получше:
Вся беда была в его стеснительности. Он как будто нарочно старался стать как можно незаметнее.
Началось это в первую же ночь в деревне. Я заснул на кухне — ужасно вымотался после всех волнений и долгой прогулки. Вдруг что-то меня разбудило. Кто-то скребся в окно.
Я вас спрашиваю, уважаемые собаки, что бы вы сделали на моем месте? Когда я еще только-только научился понимать, что мне говорят, матушка без конца твердила мне азбуку собачьего воспитания: «Если кто-то лезет в дом, надо лаять. Может, лезут по делу, а может, и нет. Лай погромче, а потом уже спрашивай, что да как. Собаки существуют для того, чтобы их было слышно».
Я задрал голову и заорал во все горло. Голос у меня хороший, грудной — это потому, что в роду были гончие. Еще в пивной, в полнолуние люди высовывались из окон по всей улице и говорили разные вещи насчет моего голоса. Ну вот, я набрал побольше воздуху и давай вопить.
Я кричал:
— Человек! Билл! Человек! Скорей, сюда! К нам лезут воры!
Тут кто-то зажег свет — оказалось, это как раз и был мой человек. Он вошел в кухню через окно.
Он взял палку и отколотил меня. Я ничего не мог понять. Что я сделал плохого? Но он — главный, тут уж ничего не попишешь.
Представьте себе, то же самое повторялось каждую ночь. Каждую! Иногда по два и по три раза, до самого утра. Каждый раз я надрывался от лая, а человек включал свет и колотил меня. Загадка… Я же точно помню, что говорила матушка — еще бы не запомнить, она уж так часто это повторяла: «Лай! Лай! Лай!» На этом строилась вся ее педагогическая система. И вот теперь я делаю так, как она учила, а меня за это бьют.
Я думал и думал, пока голова не заболела, и наконец-то я додумался. Я понял, что матушке не хватало широты взглядов. Конечно, когда живешь у хозяина пивной — человека, в котором нет ни капли застенчивости, — можешь лаять, сколько душе угодно, это будет хорошо и правильно. А у меня совсем другой случай: мой человек — просто комок нервов. Он вздрагивает, когда к нему обращаются. Значит, я должен забыть все, чему учила меня матушка, и приноровиться к потребностям человека, который меня купил. Я попробовал матушкин способ и получил одни колотушки, теперь буду своей головой соображать.
И вот на следующую ночь, когда заскрипело окно, я остался лежать без звука, хоть это и было противно моей собачьей природе. Я даже не зарычал. Кто-то ходил по темной кухне, не зажигая света. Я-то чуял, что это мой человек, и все равно промолчал, даже ни о чем не спросил. Вскоре человек включил свет, подошел и погладил меня — а раньше никогда этого не делал.
Он сказал:
— Хорошая собака! На, вот тебе.
И он позволил мне вылизать кастрюльку с остатками жаркого.
Дальше дело пошло на лад. Когда
Примерно через неделю человек однажды утром взял меня на прогулку, мы долго шли, вошли в ворота и дальше по очень ровной и гладкой дороге пришли к большущему дому, который стоял посреди огромного луга, а вокруг были поля и разные деревья, а дальше большой лес.
Человек позвонил в звонок, дверь открылась, и из дома вышел какой-то старик.
— Ну? — спросил он довольно неприветливо.
Мой человек сказал:
— Я тут подумал — может, вам нужна хорошая сторожевая собака?
— Надо же, — сказал старик. — Прямо совпадение — я как раз думал поискать себе собачку. Мой старый пес нынче утром подобрал на дороге какую-то пакость и издох, бедолага.
— Бедолага, — сказал мой человек. — Верно, старую кость подобрал, а на ней был фосфор.
— Так сколько просите за этого?
— Пять шиллингов.
— А он хороший сторож?
— Отличный!
— С виду свирепый.
— Ого!
Старик дал моему человеку пять шиллингов, и человек ушел, а меня оставил.
Все вокруг было такое незнакомое, и запахи непривычные, и сторож — вообще-то довольно симпатичный старичок, и поначалу я не очень скучал, но ближе к вечеру я как-то вдруг понял, что мой человек ушел и больше не вернется, и мне стало очень тоскливо. Я бродил по дому и скулил. Дом был очень интересный — огромный, я даже не знал, что такие бывают, а все равно меня ничто не радовало. Вы, может быть, удивитесь, что я скучал по своему человеку, хоть он меня и колотил. Если подумать, так это и правда странно. Просто собаки — это собаки, так уж они устроены. К ночи я почувствовал себя совсем несчастным. В одной из комнат я нашел башмак и старую платяную щетку, да только грызть ничего не хотелось. Я сидел без дела и грустил.
Смешно — я заметил, когда тебе кажется, что все совсем плохо, как раз и случается что-нибудь хорошее. На улице затарахтел мотоцикл, и я услышал чей-то голос.
Это был старина Фред, мой добрый приятель Фред, самый лучший на свете! Я мигом узнал его по голосу и стал скрестись в дверь еще раньше, чем старик сторож успел подняться с кресла.
Нет, ну какой же замечательный сюрприз! Я пять раз обежал вокруг лужайки, не переводя дух, а потом стал прыгать вокруг них.
— Ты откуда здесь взялся, Фред? — спрашивал я. — Этот сторож и есть твой отец? Видел в лесу кроликов? Ты надолго? Как там матушка? Мне нравится в деревне! А ты прямо из пивной приехал? Твой отец дал за меня пять шиллингов! А в прошлый раз я стоил вдвое дешевле.
— Смотри-ка, это же Черныш! — Так меня называли в пивной. — Ты что здесь делаешь? Папаша, ты где взял этого пса?
— Купил нынче утром. Бедняга Боб отравился. Из этого тоже неплохой сторож будет — гавкает громко.
— Еще бы! Его мать — лучшая сторожевая собака в Лондоне. Этот королевский двор-терьер был раньше у нашего хозяина. А теперь вон куда его занесло, надо же…
Мы вошли в дом и поужинали. После ужина посидели немного, поговорили. Фред сказал, что приехал только переночевать, а завтра ему опять надо на работу.