Левый берег Стикса
Шрифт:
— Какие неприятности? — спросил Тоцкий взволнованно. — Ты-то откуда знаешь про неприятности?
— Ты чего, с дуба упал? В утренних новостях было. Весь город гудит. В больнице — и то говорят.
— Так. А теперь — подробненько. Что передавали? Что говорят?
— Ну, ты даешь! Говорят, что у вас там какие-то левые финансовые операции, чуть ли не воровской «общак» обслуживаете. Что банк работает с криминальными деньгами. Что-то вы там похитили…
— Ты сам слышал?
— Кое-что и сам. Говорили, что СБУ и УБОБ вами занимаются. По радио. В утреннем блоке. Сообщение пресс-центра. Ты что, Андрюха,
— Что, похоже, что я прикидываюсь?
— Во, блин! Слушай, у меня у тещи деньги в «СВ» лежат, так что? Это — кранты?
За спиной Дианы зазвучал тональный набор. Тоцкий лихорадочно набирал номер.
— Не отвечает, — сказал он с отчаянием, через некоторое время. — Калинин со вчерашнего вечера не отвечает. Костя вне зоны.
Опять запищал номеронабиратель. На этот раз, на звонок ответили.
— Это я, Михал Михалыч. Да. Спасибо. Мне сказали.
Он молчал где-то с минуту, вероятно, слушая собеседника.
— Не может быть. Да, дядя Миша. Да. Я понял. Кто еще в розыске? Так. Костя жив. Не слушайте, что передают. Я с ним говорил после того. Одного не пойму, почему я живой? Да? Меня? Нет, я догадываюсь, что кто-то должен дать показания, дядя Миша, но почему я? Да. Да. Все замыкается. Да, только я. Михал Михалыч, если я только открою рот, то сядут все. Они что — идиоты?
Он опять замолчал.
— Михал Михалыч, да я все понимаю. И про методы, и про все остальное. Не ребенок. Нет. Не собираюсь. Вам Виталий звонил? Перевязали, но в течение суток нужна операция. Нет. Мой старый товарищ. Очень старый. Уверен. Мотнусь к сейфу и обратно. Понял. Если не получится — машинами. Да. Не буду я геройствовать. Спасибо. Да, дядя Миша. И вам — удачи. Я в долгу. Все! Все! Понял! Просто — удачи.
Он повесил трубку. Щелкнула зажигалка.
— И мне, — попросил Лымарь.
— Жопа, — сказал Тоцкий. — Вот какая ЖОПА! Знаешь ли ты, друг мой, Витя, что жопа — это не орган. Жопа — это состояние души.
— Что, совсем плохо?
— Ты даже не представляешь — насколько. Это не плохо. Это просто — п..дец.
— Что ты собираешься делать дальше?
— Отправить тебя домой. С благодарностью. Ты хоть от денег не откажешься?
— Ты, Тоцкий, совсем охерел? В морду хочешь?
— Не возьмешь, значит?
— Ты бы с меня взял?
— Честно? — спросил Андрей. — Смотря за что.
— Ты у нас капиталист, — сказал Лымарь. — Тебе можно. А я врач — мне тоже, вроде бы, можно, но я у тебя не возьму.
— Ты ни у кого не берешь, — констатировал Тоцкий, — ни у меня, ни у других. Не на то заточен. Ладно. Оттанцую при случае.
— Ага, — согласился Лымарь с насмешкой в голосе. — Обязательно. Если ноги не оторвут.
— Пришьешь. Ты ж у нас Айболит.
— Знаешь, Тоцкий, пришивает Айболит заиньке ножки. Ну, тому, которому их трамваем отрезало. А зайка плачет, заливается. Доктор, не надо! Не надо больше! Ну, на фига мне сорок ножек!
— Юмор у тебя черный, Витюша.
— Это, Андрей, лучше водки помогает. Ладно, посмотрю на нашу Анку-пулеметчицу еще разок.
Он опять возник перед ней, присел на корточки, чтобы лицо находилось на уровне ее лица и замер, склонив голову на бок, как птица.
— Уже легче?
Диана прикрыла веки, в знак согласия.
— Врете. Доктору врать
Она опять закрыла и открыла глаза.
— Я сделал все, что было можно. Оставлю Андрею некоторые лекарства. В том числе — обезболивающие. Я бы сказал — до свадьбы заживет, — он улыбнулся, — но знаю, что вы замужем. Но, все равно, заживет. Обещаю.
Он легонько тронул ее щеку.
В комнату заглянул Роман, огляделся и поманил Тоцкого пальцем.
— Что там?
— Виталя «летуна» нашел. Только он того…
— Что того?
— Пошли, посмотришь.
— Витя?
Мимо Тоцкого и Романа в дверь протиснулся Марк, за ним и Дашка.
— Иди. Я давление еще раз проверю.
Тоцкий пробкой выскочил за дверь.
«Летун», а о том, что это был летчик, можно было только догадаться по летной тужурке и синей фуражке с «крылышками», был действительно — того. Пахло от него так, что впору было закусывать, нос переливался всеми оттенками лилового цвета и был украшен вполне объяснимыми фиолетовыми прожилками. Маленькие, блестящие, словно мытые вишни, пьяненькие глаза, то и дело исчезали за занавеской набрякших век. Портрет довершала легкая, почти недельная, небритость на бульдожьих щеках и огромные, поросшие волосами уши, топорщащиеся по обе стороны фуражки. Было этому чуду на глаз что-то между сорока и пятьюдесятью. И оно перепугано косило глазами на окружающих, явно ожидая неприятностей от непонятных мужиков недружелюбного вида. Щупловатый Тоцкий, по-видимому, опасений особо не вызывал, и, поэтому, был определен, как человек, с которым можно беседовать, не схлопотав по физиономии для начала.
Посмотрев на «летуна» внимательно, Тоцкий подумал, что разговор бесполезен, но, уловив, что взгляд у мастера пилотажа не совсем омертвевший, решил беседу все-таки начать.
— Вы летчик? — осторожно спросил Андрей.
— А что — не видно? — дерзко ответило чудо, посверкивая глазами.
— Если честно, то нет.
— Полетов до субботы не будет.
— Это вы о чем?
— Это я о том, что вы не видите. Мы с ребятами вчера малость посидели.
— С коллегами?
— Нет. У нас тут кабель прокладывали.
— Зовут вас как?
— Сергей Иванович.
— Сергей Иванович, что у вас здесь за техника?
— А вам зачем?
— Надо, — грозно сказал Виталий. — Ты отвечай, когда спрашивают.
— Я, в смысле, для чего, спрашиваю. У нас и трактор есть. Но вам же трактор без надобности?
— Трактор нам, действительно, без надобности, — Тоцкий невольно улыбнулся. Возможный способ решения проблемы уже вырисовывался. Уж больно ушлым был дядька в кожанке. — Так и вы, Сергей Иванович, не тракторист, если я не ошибаюсь?
Он постарался незаметно дать знак Виталию, чтобы тот не вмешивался.
— Вертолет есть, — продолжил летчик. — Пара «кукурузников» — мы на них парашютистов возим. «ЯК» учебный.
Он шмыгнул носом и потер щеку ладонью. Было слышно, как заскрипела щетина.
— Только на них до границы не долетишь…
— А с чего вы взяли, что нам до границы лететь? Нам до границы не надо. Зачем нам до границы?
— Да? — удивился Сергей Иванович. — Не надо? А я думал.… Ну, если не до границы.… А куда надо?