Лея Леса
Шрифт:
Звонок выдал вовсе уж неприличную трель, Таня махнула рукой и направилась к дверям.
Стоящее на пороге человекообразное можно было отнести к женщинам только по наличию груди. Все остальное — оплывшая фигура, лохмотья неясной этиологии, нечесаные сальные волосы, испитое лицо и даже фонарь под глазом могли принадлежать кому угодно.
— Ды-оченька! — протянуло существо. И зачесалось где-то в подмышке.
Гном рыкнул и чуточку попятился.
Дом он защищать будет. Но пока оно на площадке — можно не кусать, а? И на вкус оно гадкое,
— Я тебе сколько говорила сюда не приходить? — Таня даже не орала. Бесполезно.
— Это… мне ж здоровье поправить надо.
— Денег нет. На водку не дам.
— Родной-то матери!
Дальнейший сценарий Таня знала до запятой.
Сначала нытье.
Потом крики.
Потом стук в дверь и скандал.
Вызов участкового.
И вишенкой на торте — всю ночь рядом с бабушкой, которой обязательно станет плохо после доченькиного визита.
Можно просто дать денег? А если их тупо нет? И потом, получив их один раз, она начнет ходить каждый раз. Лучше уж перетерпеть немного… это не часто бывает. Раз, может, два в месяц.
В этот раз сценарий чуточку изменился. В прихожую вышла Салея. Постояла пять минут, послышала нытье на тему «дайте на водочку, потом на селедочку, а потом и переночевать пустите, и лучше не одну, а то мужика ж привести некуда…», и решительно вмешалась в происходящее.
Люди забывают, что власть над Лесом, это и власть над деревом. А полы-то в коридоре как раз деревянные…
Салея только рукой повела.
— Ой, — сказала алкоголичка, увязая в полу ногами.
Доски внезапно стали напоминать по консистенции тесто, и она погрузилась в них почти по щиколотку. А потом они снова отвердели.
Женщина дернулась, рухнула, чудом не сломав себе ничего, и от ужаса даже слегка протрезвела.
Не сильно, но внятно говорить смогла, и соображать тоже.
— Доча… это че? А? Че это такое?
Слова были обильно пересыпаны матерщиной. Таня развела руками.
— Не знаю. Я такого не делала, наверное, это ты сама как-то… сейчас участкового вызовем, если глубже не провалишься.
Алкоголичка почувствовала, как пол под ее руками снова размягчается, но пока не сильно.
— Ой, мама…
— Я могу ее полностью замуровать. Сделать?
Голос у Леи был такой спокойный, что все поняли — может. И замуровать, и забыть, и ходить по этому полу долго и счастливо. Непутевая мамаша протрезвела еще сильнее, и тихонько заскулила на одной ноте.
— Нееее нааааадооооооо…
Таня посмотрела на женщину, которая когда-то дала ей жизнь. Вздохнула.
— Лея, отпусти ее. Пожалуйста.
— Точно? — и сколько сомнения в голосе.
— Точно. Она все поняла, правда? И деньги на водку будет искать в другом месте.
Женщина закивала.
Таня опять потерла глаза. Почему вокруг ее матери зеленовато-бурая тень? То есть… аура?
Ладно, это потом она у Леи спросит. А пока…
Пока полы словно выпихнули из себя
— Пять минут — и мы тебя не видим, — зло сказала Таня.
Хватило и двух. Только топот ног на лестнице затих.
— Спасибо, Лея. Пойдем, я тебе все расскажу. И бабушку успокоим, ладно?
— Ладно…
Успокаивать бабушку не стоило. Она сидела в кресле и начесывала по очереди распластавшихся на ней кошек.
— Бусь? — поинтересовалась Таня.
— Все в порядке, — улыбнулась Людмила Владимировна. — Она ушла?
— Да.
— Вот и хорошо…
Лея молча ждала.
— Бусь, я расскажу Лее, ладно?
— Да, конечно.
Таня улыбнулась.
— Вот так, как-то. Понимаешь, это действительно моя мать. Только она… как бы это повежливее, она всегда была такая. Ей хотелось жить покрасивее, повеселее, полегче. Меня она родила, чтобы личную жизнь устроить, а муж ее раскусил и удрал. Развелся, кое-какое имущество ей оставил… ну и меня тоже. Мать мной почти не занималась, лет до восьми.
— Потом я приехала, — вздохнула Людмила Владимировна. — У нас же работа такая… куда пошлют, туда и идешь. Была вообще на Севере, там стаж наработала, там надо меньше отработать, но я об этом тогда не думала. Сейчас геологам сложно работу найти, идем туда, где платят. Вышла на пенсию и вернулась в родной город. А тут свет конец…
— Ну да. Я как Маугли была… в общем, ничего не знала, не умела и не хотела. У матери что ни день гулянки, новые дядьки, одна я дома лет с трех ночевала, может, и раньше, мужиков мать тоже водила, особо не стеснялась… мне бы в школу, а кто меня туда отведет? Мать и не помнила, сколько мне лет-то! Разве что фыркала, у молодой женщины ведь не бывает восьмилетней дочери… ну и говорила всем, что мне пять. И сама, кажется, верила.
— Я приехала, — бабушка Мила потерла лоб. Ей нелегко давались те воспоминания. — Вижу, у дочери жуть кошмарная, каждый день гулянки-пьянки, мужики разные, ребенком она не занимается… я тут, конечно, сорвалась. Танюшку забрала, документы мы все официально оформили, тогда у меня сил побольше было, чем сейчас, да и друзья помогли. Эту мою квартиру дочь сдавала, я жильцов выставила, все в порядок привела и стали жить потихоньку. С Танюшкой я занялась, она в школу пошла, жизнь наладилась…
— А…
— Оля. Ее зовут Оля.
— А Оля что?
— Оляшка? Она себя так любила называть… Олешка и есть. Безмозглая. Где гулянки, там и пьянки, ну и началось… это подниматься тяжело, а вниз скатиться несложно. Она и десять лет назад уже начинала спиваться, а сейчас вот… докатилась.
Бабушка Мила говорила жестко. Отрывисто.
Да, нелегко о таком. Но ведь и из песни слова не выкинешь! Может, и сама виновата. Чего-то не додала, не вложила, не научила… могла бы лечить?
Таскать по наркологиям и прочим?