Лэйси из Ливерпуля

Ли Маурин

Волосы у нее тоже были красивыми, густыми, каштанового оттенка. Но это был самый обычный каштановый цвет. Может, если завтра удастся уговорить мать выкрасить их перед укладкой в золотисто-каштановый цвет, то они будут выглядеть еще лучше. Интересно, есть ли у матери краска нужного оттенка. Она спросит об этом сразу же, как только та вернется домой. Или нет, она сделает еще лучше — пойдет в парикмахерскую и проверит, а если необходимо, завтра с утра отправится в аптеку и купит краску.

В такой замечательный майский вечер можно было не надевать куртку или даже кофту. Солнце готовилось скрыться за крышами домов — огромный пылающий шар, сияние которого превращало

серые шиферные плиты в сверкающие пласты золота. Фиона негромко мурлыкала себе под нос, быстро шагая по улице и проходя через арку на Опал-стрит. Она открыла дверь салона, рассчитывая застать мать за возней с сушилкой — что-то она не замечала, чтобы хоть одна из них барахлила. С удивлением девушка обнаружила, что матери нет ни в салоне, ни в кухне. Задняя дверь была заперта, так что мама не могла выйти в туалет. Вероятно, она решила заглянуть по дороге к дедушке и Бернадетте или отправилась к Орле. Фиона проверила коробку с красками, убедилась, что золотисто-каштановая там имеется, и уже собралась уходить, как вдруг сообразила, что не взяла с собой ключа, чтобы запереть дверь — собственно говоря, а почему она вообще была открыта? Должно быть, уходя, мама забыла замкнуть ее. Ничего страшного, это сделает Нейл, когда вернется домой. Она решила, что он ушел куда-то, потому что из квартиры наверху не доносилось ни звука, не было слышно ни проигрывателя, ни радио.

Она направилась к двери, как вдруг услышала женский смех. Женщина засмеялась снова, и Фиона узнала теплый, хрипловатый смешок матери.

Он донесся сверху? Фиона нахмурилась. Не было ничего странного в том, что мать находилась наверху, но почему до того, как она засмеялась, там стояла такая тишина? И в этом смехе было нечто необычное, интимное .

Фиона подошла к лестнице. Почему-то ей не хотелось окликать мать, обнаружить свое присутствие. Она тихонько поднялась на несколько ступенек, пока глаза не оказались на одном уровне с площадкой, и бросила осторожный взгляд сквозь перила. Перед ней открылась гостиная Нейла, бывшая когда-то спальней. Кладовка размещалась теперь в кухне, а спальня выходила окнами на задний двор.

Двери в гостиную и в кухню были распахнуты настежь, а дверь в спальню, наоборот, плотно закрыта, и именно из-за нее до Фионы снова донесся смех матери. Потом Нейл что-то сказал голосом, которого она никогда не слышала у него раньше, — негромким и нежным, прерывающимся от страсти.

Мама была в постели с Нейлом Грини!

Впоследствии она не могла вспомнить, как вышла из салона, как попала домой, но, должно быть, ей все-таки удалось сделать это, потому что она снова лежала на своей кровати — и не плакала, потому что она больше никогда не сможет плакать, просто лежала и смотрела в потолок, недвижимая и оцепеневшая от потрясения. Нейл любил маму, а вовсе не ее. И на танцы он пригласил ее, вероятно, только потому, что ему стало жаль ее. Может статься, это вообще была идея мамы, своего рода компенсация за понижение в должности, за то, что она больше не была управляющей салоном Лэйси на Марш-лейн.

— Вся моя жизнь — сплошное недоразумение, — вслух произнесла Фиона.

— Ты сказала что-то, сестренка? — крикнул Кормак.

— Нет, — прокричала она в ответ. — Сплошное недоразумение. — Теперь она говорила шепотом, хотя никакой необходимости в том не было, потому что все и так знали это. Дорин Моррисон и Крисси О'Доннел отказались работать с ней, клиентки ненавидели ее, а семья жалела. — Я никому не нужна, ни к чему не приспособлена и безнадежна. Со мной что-то не так.

Фиона чувствовала, что тонет в пучине безысходности и отчаяния. Когда мать вернулась домой, она крикнула ей, что у нее болит

голова, поэтому она пораньше отправится в постель, и что аспирин, спасибо, ей не нужен.

— Думаю, с завтрашнего дня тебе снова нужно есть нормально, — откликнулась мать. — По-моему, ты переусердствовала.

— Да, мам.

Маив вернулась домой после свидания с Мартином, и Фиона притворилась спящей. Она вспомнила, что планировала пригласить Маив на роль подружки, и ей захотелось забиться под кровать от стыда. Какой дурой она была! А что будет завтра? Ни за что на свете она не пошла бы теперь с Нейлом на танцы, но какую причину она приведет? Если бы только она не распространялась об этом на каждом шагу!

Спустя какое-то время она решила, что ей осталось только одно — уйти из дома.

Фиона проснулась от яркого света, бьющего ей в глаза, хотя часы показывали только шесть утра. В доме стояла тишина. Она лежала и смотрела, как солнечный свет просачивается сквозь занавески, и спрашивала себя, по-прежнему ли она хочет уйти из дома.

Она решила, что все-таки хочет и уйдет прямо сейчас, не говоря никому ни слова, до того, как все встанут, хотя она, конечно, оставит записку. Если сначала сказать об этом матери, та попытается отговорить ее. Во всяком случае, ей пришлась по душе мысль о том, какой шок вызовет ее поступок. После ее ухода они, может быть, начнут больше ценить и уважать ее. Она вернется через год, разбогатев и добившись успеха. Фиона живо представила себе, как убийственно роскошно она будет выглядеть, с бедрами тридцать шестого размера и в великолепном наряде — черно-белом, в клетку, с бархатным воротничком. Она будет мила со всеми и не станет задирать нос.

К несчастью, в их семье отродясь не водилось чемоданов. Она запихнула свое нижнее белье и ночную рубашку в сумку из искусственной кожи, с которой ходила по магазинам и которая висела за дверью, а два платья, шерстяную кофту на пуговицах без воротника и пару чулок втиснула в хозяйственную сумку из магазина «Оуэн Оуэн». А вот пальто ей придется надеть, что было совсем некстати, потому что, судя по всему, день обещал быть жарким. Решение о том, какие туфли надеть, потребовало некоторого времени, потому что сандалии смотрелись бы глупо в сочетании с пальто, а тяжелая зимняя обувь выглядела еще глупее в такую жару. В конце концов она остановилась на туфлях, умудрившись затолкать по одной сандалии в каждую сумку.

О чем написать в записке? На столе лежала одна из тетрадок Кормака. В ней были исписаны всего несколько страниц. Она вырвала из середины, взяла авторучку Кормака и села, глядя на чистый лист. Фиона хотела написать: «Я ухожу, потому что ни на что не гожусь и никто меня не любит», и пусть они все почувствуют вину и пожалеют о том, как с ней обращались. Но, может быть, лучше заставить их восхититься ее храбростью и решительностью. «Я отправляюсь посмотреть мир, — могла бы она написать. — Когда вернусь, не знаю».

Наверху скрипнули пружины двуспальной кровати, и Фиона, не соображая, что делает, зачем-то написала: «Я знаю о тебе и Нейле. Прощай навсегда. Фиона». Она сложила записку и сунула ее за статуэтку на каминной полке, чтобы мать не обнаружила ее сразу и не отправилась следом. Повесив на плечо сумочку, она подхватила свои сумки и вышла из дома через заднюю дверь, чтобы не шуметь.

Через несколько минут, когда Фиона достигла Марш-лейн, ее уже терзали сомнения и она жалела, что не оставила записку на более видном месте. Она постоянно оглядывалась, молясь про себя, чтобы появилась мама и убедила ее вернуться. Ах, если бы у нее была подруга, которой она могла бы довериться, которая подбодрила бы ее, сказав, что она поступает правильно. Или отговорить ее, что было бы еще лучше. Но такой подруги у Фионы не было.