Лейтенант Шмидт
Шрифт:
Шмидт заплакал счастливыми, облегчающими слезами, не стыдясь сына, забыв обо всем.
Где, когда, кто и как выручит — неясно. И даже сомнительно. Записка была очевидно наивна, но это и было доказательством ее подлинности. Чувства солдат искренни, и этого достаточно для того, чтобы быть бесконечно счастливым. Он верил в народ, в его благородную душу и будет верить до последнего вздоха.
На следующий день Хлудеев вошел в камеру с выражением особой значительности. Передав Шмидту очередную пачку газет, он осторожно спросил:
— Изволили прочесть?
Ясно, речь идет о записке.
— Читал,
Хлудеев наклонился к самому лицу Шмидта и взволнованным шепотом проговорил:
— Вся крепость за вас… Ежели, говорят, такому человеку погибать, где же тогда правда на свете?
По-видимому, Хлудеев — один из участников, а может быть и организаторов заговора в крепости, если действительно до этого уже дошло. Обычно гарнизон острова Морской батареи не превышал одного батальона, но когда здесь появился Шмидт, гарнизон усилили до полка.
Хлудеев не успел сообщить. подробностей, как раздалось звякание замков. Шмидт, только сунул газеты под матрас, как в камеру вошел ротмистр Полянский. Он взглянул на Хлудеева без удивления, равнодушно, как всегда смотрел на нижних чинов, и не заметил его беспокойных глаз.
— Ты что, дежурный сегодня?
— Так точно, вашескородие!
— Ступай!.
Хлудеев сделал привычное «кругом» и вышел.
После долгих хлопот Анна Петровна получила, наконец, извещение, что свидание с братом разрешено. Она снова приехала в Очаков. Еще двое суток игры на нервах, и вот она в сопровождении жандармского ротмистра садится на катер, направляющийся к острову Морской батареи.
Лиман начало затягивать льдом, и было бесконечно грустно следить за тем, как утлый катеришко, напрягая все силы, пробивается между льдинами. Пристали. Ротмистр и три жандарма быстро пошли к низкому зданию с решетками на окнах. Анна Петровна, задыхаясь, еле поспевала за ними.
Она попросила подождать хоть минутку, чтобы приготовиться к свиданию, но ротмистр заторопил. Словно свидание — тоже государственное преступление, которое нужно скрыть.
Жандарм повернул ключ. Тяжелая дверь медленно отворилась. На пороге стоял Шмидт, протягивая к сестре руки.
Впоследствии Анна Петровна никак не могла вспомнить, о чем они говорили в первые минуты свидания. Но она хорошо запомнила бледное лицо брата, его горящие глаза, в которых сквозила не то боль, не то ободрение. Она сидела на одной койке, Женя на другой, а Петр Петрович шагал по каземату, ерошил свои волосы и говорил, не обращая внимания на жандармов:
— Прежде всего ты должна знать, что я не жалею ни о чем, что я сделал… Вся ответственность должна лежать на мне одном, пусть меня одного и судят! Но чего хотят от матросов? Это меня гнетет. В чем их обвиняют? Узнай непременно, где они, что с ними, узнай непременно.
Анна Петровна сказала, что все очаковцы еще в Севастополе, что их посетили адвокаты, приехавшие по поручению петербургского совета присяжных поверенных.
Это сообщение обрадовало Шмидта. Он удовлетворенно закурил и сказал:
— Я счастлив. Мне кажется, что я исполнил свой долг. Внес и свою лепту в народное дело и, может быть, не даром прожил…
— Э-э… — зашевелился ротмистр Полянский, уже
— А все-таки удалось поднять красный флаг на десяти кораблях… Десять кораблей Черноморского флота!
Анна Петровна испугалась, что эти речи могут осложнить и без того трагическую судьбу брата:
— Ну иди сюда, посиди со мной. Что ты все ходишь?.. Посидим, как когда-то…
Шмидт улыбнулся наивной уловке сестры, сел около нее на койку и, как бывало в детстве, положил голову ей на колени.
— Ну, как твои детишки, как Коля?
Ротмистр Полянский поднялся, со значительным видом разгладил свои длинные усы и подошел к окну. Может быть, ему было скучно слушать о семейных делах Шмидтов, может быть заговорили остатки совести, но он повернулся к Шмидтам спиной и стал тщательно рассматривать стену маяка, торчавшую перед самым окном.
Анна Петровна оглянулась, обняла голову брата и зашептала:
— Петя, я все узнала. Сумасшествие — единственное спасение… Я тебя умоляю, согласись… ради нашей покойной мамы, ради Жени…
— Но комиссия уже была… я заявил…
— Знаю, знаю. Будет еще комиссия врачей, во время суда. Пойми, иного спасения нет.
Шмидт нежно погладил руку Анны Петровны и постарался перевести разговор на другую тему:
— Вот видишь, Женя уже пришел в себя после всех передряг. Он поедет к тебе, и тогда я буду спокоен за него. А мне… мне вот нужен штатский костюм и пальто. Неудобно в суде в этой вязаной куртке. Закажи темно-синий костюм, очень темный. Для мерки можно взять на севастопольской квартире сюртук и брюки. Дорогого не надо. И вот еще: привези, пожалуйста, две мои крахмальные сорочки, с воротничками и запонками.
Разговор о костюме и сорочках подействовал на Анну Петровну успокоительно. Она благодарно сжала голову брата. Шмидт замолчал, потом тихо продолжал:
— Женя будет жить у тебя, а потом можно будет перевести его в Одессу, в реальное училище, потом… — и Шмидт понизил голос до шепота, — когда со мной уже покончат.
Анна Петровна вздрогнула, но Шмидт крепко обнял ее за плечи.
— Слушай, Асенька, что я тебе скажу. Я должен сказать тебе очень важное…
И Петр Петрович рассказал о киевской встрече, о переписке с Зинаидой Ивановной, о том, как бесконечно дорога ему эта женщина. Прошло уже полтора месяца после «Очакова». Он писал ей, и она бы давно должна была приехать сюда. Вероятно, она больна. Найди ее, Аня, найди.
Анна Петровна изумленно и испуганно смотрела на широко раскрытые, влажные глаза Шмидта. Шевельнулась досада (ах, опять он что-то сфантазировал), но она заверила брата, что сегодня же вечером непременно выедет в Киев, найдет Зинаиду Ивановну и скажет, как ее ждут.
Жандармский ротмистр решительно повернулся и напомнил, что свидание предоставлено госпоже Избаш для того, чтобы она могла забрать племянника, и что теперь оно подходит к концу. Женя быстро надел форму реального училища, которую привезла ему тетя Ася, повертелся перед форточкой-зеркалом и даже пожалел, что тетя привезла ему ученическую форму, а не серый штатский костюм и шляпу, о которых он мечтал.