Лезгинка на Лобном месте (сборник)
Шрифт:
Я хорошо помню эту тоненькую, в один авторский лист, брошюрку на тетрадных скрепочках из серии «Молодые голоса», потому что все мы, юные и не очень юные «бескнижные» поэты, внимательно ее читали и бурно обсуждали между собой.
Общеизвестно, творческая ревность – один из важнейших движителей литературного процесса, и всякий поэт склонен объяснять успех собрата по перу любыми, самыми фантастическими обстоятельствами, но только не талантом. Однако в случае с Николаем Дмитриевым все было как раз наоборот: его дар оказался настолько очевидным, органичным и столь рано стилистически оформился, что оставалось только недоумевать, гадая, как, каким образом наш ровесник в то время, когда мы ещё только учимся вгонять смысловую внятность в рифмованный размер, пишет стихи, словно взятые из какой-то будущей хрестоматии:
ЗаПрошло без малого тридцать лет, а во мне до сих пор живет светлая, почти счастливая оторопь от первого прочтения стихов Николая Дмитриева. Я вдруг понял, что столкнулся с одним из тех редких случаев (известных мне в основном по классике), когда слова не сбиваются в стихи усилием филологической воли, а таинственным образом превращаются в поэзию, как вода – в вино. Возникало даже странное, брезжащее откуда-то из потемок родовой памяти ощущение, будто когда-то очень давно люди вообще свободно разговаривали и мыслили стихами, потом этот дар был утрачен и совершенно неожиданно вновь обрелся у этого молодого учителя словесности из подмосковного города Руза:
Напомню: я – зимний Никола,Полжизни стихи бормочу,Толкаю судьбы своей коло,По замята коло качу.Не шибко счастливое коло,Да разве другое найти!Ну вот и старайся, Никола,Стихи бормочи и – кати!Но не только «органикой поэтического языка», как сказал бы специалист, Николай Дмитриев привлек к себе в середине 70-х внимание читателей, ровесников-стихотворцев и таких знаменитых поэтов, как Николай Старшинов, а позднее – и Юрий Кузнецов.
Напомню, это были последние годы торжества могучей советской цивилизации, казавшейся в ту пору еще незыблемой. Так вот, «советизм» – совершенно искренний, талантливый у одних, и бездарный, подхалимский у других – пронизывал весь тогдашний поэтический «мейнстрим», если выражаться нынешним языком. Огромным художественным и нравственным авторитетом пользовались «стихотворцы обоймы военной», не выдвинувшие, по точному замечанию Сергея Наровчатова, поэта, равного Пушкину, но все вместе, в совокупности, ставшие таким вот Пушкиным XX века. Ещё вполне искренне пели «Гренаду» и читали со сцены по праздникам «Стихи о советском паспорте». Сейчас это кажется невероятным, но советская версия русского патриотизма обладала тогда огромной пассионарной мощью и вдохновляла таких разных поэтов, как Е. Евтушенко, Р. Рождественский, А. Межиров, Ф. Чуев, Л. Васильева, В. Соколов.
Впрочем, уже набирала силу и поэзия, строившаяся на уклонении от «совка», молчаливом неприятии советских мифологем, а то и на зашифрованном, убранном в подтекст их осмеянии. Из этого направления потом вырос, вырвавшись из-под цензуры, литературный соц-арт, именуемый почему-то «концептуализмом». Противостояние двух мироощущений очень забавно отражалось в поэтической тематике и атрибутике, наполняя стихи одних бамовскими спецовками и комиссарскими кожанками, а строчки других – фонарщиками и крысоловами с дудочками. Впрочем, были и такие, которые вполне непринужденно писали и о крысоловах, и о пыльных комиссарских шлемах.
Так вот, стихи Николая Дмитриева каким-то непостижимым образом выпадали из этого противостояния, предлагая некий третий путь, иную форму мировосприятия:
«Пиши о главном», – говорят.Пишу о главном.Пишу который год подрядО снеге плавном.О желтых окнах наших сел,О следе санном,Считая так, что это все —О самом, самом.Пишу о близких,Собственно только одно слово в этом стихотворении – «мелкотемье» – возвращает нас к литературной борьбе, которая разворачивалась тогда. И надо сказать: слово это у Николая Дмитриева означает совсем не то, что означало оно в сердитых критических статьях, распекавших тогдашних поэтов за уход от проблем советского варианта глобализации в «бытовую лирику». Это вовсе не свидетельствует о том, что поэта не волновали те проблемы, которые тревожили его сверстников. Например, у тогдашних молодых поэтов было немало стихов, посвященных Великой Отечественной войне. Кто-то, мысливший себя вне героики русской истории, считал это «ковырянием в чужих ранах». Большинство полагало здоровым литературным патриотизмом. Но мало кто догадывался, что на самом деле это – приобщение к духовному опыту выстоявшего поколения победителей накануне сокрушительных испытаний, которые вскоре вновь обрушатся на Россию. Именно знаменитое, вошедшее во все антологии стихотворение Николая Дмитриева «В пятидесятых рождены…» стало символом этого приобщения – приобщения не ритуально-идеологического, а глубинного, если хотите, на нравственно-генетическом уровне:
В пятидесятых рождены,Войны не знали мы, и все жеЯ понимаю: все мы тожеВернувшиеся с той войны.Летела пуля, знала дело,Летела тридцать лет назадВот в этот день, вот в это тело,Вот в это солнце, в этот сад.С отцом я вместе выполз, выжил,А то в каких бы жил мирах,Когда бы снайпер папу выждалВ чехословацких клеверах?..Но главной темой дмитриевских стихов, с которой он пришёл в литературу, была, конечно, тема деревни, не уходящей, как у его предшественников и учителей – Есенина, Клюева, Рубцова, – а уже фактически ушедшей. Деревни, поглощенной городом, ставшей «как все внутри кольцевого шоссе» или стремительно теряющей обаяние исконности, пораженной «духом безволья, духом распада»… Именно к этой, утрачиваемой малой родине обращен крик-мольба: «Не исчезай, мое село! Твой берег выбрали поляне… Ты будто “Слово о полку” – в одном бесценном экземпляре…» Тематические, интонационные, даже метрические созвучия можно уловить, сравнивая Дмитриева с поэтами есенинского круга, с Сергеем Клычковым, например:
У окон столб, с него на проводСтруится Яблочкин огонь……И кажется: к столбу за поводИзба привязана, как конь!..Солома – грива… жерди – сбруя…Всё тот же мерин… тот же воз…Вот только в сторону другуюУ коновязи след колес.Конечно же, мощной есенинской традицией определена и другая ведущая тема стихов Николая Дмитриева – тема возвращения на Родину, которая у поэта тесно переплетена с трагическим мотивом неумолимого ветра времени, неузнаваемо меняющего родное и привычное, сметающего с земли дорогих людей:
Когда в каникулы домойВернулся в хмурый час, —Увидел ельник молодойНа вырубке у нас.В один из сумасшедших днейЗаехал на чаек —Услышал – от реки моейОстался ручеёк.На третий мне открыла дверьУже старухой мать,И вот на родину теперьБоюсь я приезжать.Заметной особенностью стихов Николая Дмитриева является постоянное обращение к фольклорным, сказочным мотивам, органично вплетающимся в его лирику. Но в отличие, скажем, от Юрия Кузнецова, у которого обращение к сказочной образности – это непременный выход на космогонический символ, на заиндевевший от дыхания Вечности архетип, у Николая Дмитриева фольклорный образ непременно вплетен в нашу земную, запутанную, неустроенную, но такую щемяще родную жизнь: