Либеральный Апокалипсис
Шрифт:
Он накрыл холст пленкой. Шрам просвечивал сквозь мутный полиэтилен.
Но и назавтра не пошло, хотя мальчик Мика заболел, и Юлия Михайловна явила, наконец, слабые признаки жизни. Она регулярно убегала в детскую, отчего Барсуков свирепел еще больше.
— Хотите кофе? — виновато предложила Юлия Михайловна в одну из недолгих передышек.
Барсуков согласился. Они сели в кухне, по-простецки, Юлия Михайловна оказалась совсем рядом — сидела, раскачивая легкомысленный тапок с помпонами, пахла
— Как вас зовут? — спросила она. — Извините, я должна была раньше…
— Нет-нет, ничего, — почти смутился Барсуков. — Григорий. Григорий Барсуков. Не слышали?
— Я не интересовалась искусством, — призналась женщина. — Меня зовут Юлией… впрочем, вы знаете. Называйте меня Юлей, если хотите.
Женщина помолчала.
— Я вижу, что у вас… проблемы со мной, да?
— Да, — кивнул Барсуков.
— Григорий, мне очень нужны эти деньги, — сказала Юля глухо. — Вы просто не представляете… Я практически на все готова.
Барсуков вздохнул.
— Он… настолько отвратителен? — спросила Юля, и Барсуков понял, что она о шраме. — Я накоплю денег и сделаю операцию. Мне сказали, что можно заполировать, но подвижность к мышцам не вернется. Ну, хоть так…
— Мне иногда кажется, что он живет своей жизнью, — попытался объяснить Барсуков. — Все время вылезает.
— А разве вам не это нужно? — удивилась Юля. — Вы же меня… как двухголовое чудище какое-то продаете.
Барсуков хлопнул ладонью по столу, и Юля вздрогнула.
— Я вас не продаю, Юля! Я пишу ваш портрет!
Женщина вдруг сверкнула глазами.
— Да какая разница, Гриша! Не подведите меня! — потребовала она. — Мне нужны эти деньги. Потому что скоро меня и впрямь захотят продать, вместе с сыном, а защитить меня некому.
— Что случилось? — решился на вопрос Барсуков. — Эти люди, которые за вами ходят, этот шрам — откуда они? Зачем?
— Тут вы правы — незачем! — Юля поднялась. — Мой бывший муж исчез, оставив серьезные долги. Восемнадцать миллионов! Все почему-то считают, что я к этому причастна… впрочем, неважно. Спасибо вам за тактичность, Григорий. Я спросила, насколько ужасно мое лицо, вы не стали врать в ответ. Работаем дальше?
Работали до ночи. Барсуков, уезжая, забрал наброски с собой и выбросил в ближайшую урну. Он не спал до утра. Нащупать решение не получалось: Юля не раскрывалась, и шрам оставался самой живой частью ее лица. А Барсуков не желал обнародовать за своей подписью художества маньяка-людореза.
Назавтра злой и не выспавшийся Барсуков немного накричал на Юлю, а потом долго и сердито работал в стол. В никуда. Женщина обиделась, но виду не подала. Она отвернулась, скрывая шрам, и часы подряд смотрела влажными глазами в окно.
За окном же бушевала осень. Барсуков уходил в нее, дождливую,
Хотя портрет проявлялся с каждым часом. Его питали умные «живые» краски, барсуковский талант и Юлина отчаянная надежда. Но это был не тот портрет, за который Пашка согласился бы платить. На нем не было шрама. Совсем. Как только он появлялся, Барсуков безжалостно его вымарывал и продолжал исступленно творить незнакомую женщину.
Она ослепительно красивая, понял в какой-то момент Барсуков. Не выхоленной гламурной, а нутряной, солнечной, энергичной, как взрыв сверхновой, красотой.
Она добрая и теплая.
Она совсем не глупая.
Когда портрет улыбнулся, Барсуков понял, что пропал. Сроки вышли, а показать это чудо он не решится ни Пашке, ни Юле. Особенно ей. Вот она — на портрете — смеется. Вот сердится и плачет. Она — портретная — делает все, кроме того, что делает она же живая. Она категорически отказывается умирать.
Барсуков в конце концов потерялся во времени и, кажется, даже разок заночевал у мольберта. Во всяком случае он не мог вспомнить потом, когда и как объявился бледный Мика с перевязанным горлом, увидел портрет…
И сказал захлебывающимся шепотом:
— Мама?!
Барсуков увидел, как распахиваются все шире и шире Юлины глаза, и едва успел подхватить ее — под громогласный мальчишечий рев мама упала в обморок.
— Только превью, — твердо сказал Барсуков. — Оригинал еще в работе.
— Что-то ты раздухарился, Барсук, — процедил Пашка, — ой, не к добру, ой, смотри у меня!
— Паша, я знаю, что тебя не устроит, — пошел в наступление Барсуков. — Случай сверхсложный, ты же понимаешь. Позволь пообщаться с заказчиком. Я смогу убедить его.
— Еще будут пожелания? — кротко осведомился галерист.
— Да. Гонорар Юлии Михайловне необходимо выплатить сейчас же и в полном объеме. Можно за мой счет.
— Ну, это понятно, что за счет… Показывай! — велел Пашка.
Барсуков развернул голограмму.
— И зачем ты это привез? — скучным голосом вопросил галерист. — Куда я это дену?
— Паша, давай по-взрослому, — не уступил Барсуков. — Все стоит денег. Моя работа тоже. Сведи с америганцем!
— С «америганцем»?! — передразнил Пашка. — Каким «америганцем», Барсук? Ты карты видел? Географию в школе учил?
— Я географию на войне учил, — скривился Барсуков, — пока ты галерею строил. И настоящие карты тоже видел. Сведи с заказчиком!
— А и черт с тобой, — подумав, сдался Пашка. — Убедишь заказчика — долю дам. Проваливай!