Либерия

Введенский Евгений

— А что толку, если люди не понимают, о чем наши песни? — не успокаивался Шурик.

— Это как раз-таки неважно! — начал увлеченно объяснять я. — Главное, чтобы сам автор знал, что он имел в виду. Вот о чем конкретно тексты Курта Кобейна? Какие-то абстрактные образы. Зато в них можно каждый раз находить новые смыслы...

— Я эти разговоры уже сто раз слышал, — перебил меня Шурик. — А знает нас в Минске сто человек. В основном — наши друзья-знакомые, которые на концерты ходят по дружбе.

— Во-первых, не сто, а больше, — начал злиться я. — А во-вторых, если хочешь уйти из группы — пожалуйста, вали хоть сейчас!

— Так, чуваки, — остановил нас Миша у дверей в свою комнату, — никто никуда не уходит!

Тем более после такого знаменательного махача. Ведь зашибись же было! Так что все споры оставляем за порогом. В пределах моей пещеры — только позитивные вибрации!

*******

Обстановка в Мишиной комнате была спартанской: три железных кровати, две деревянных тумбочки, стол и несколько стульев. Частично ободранные обои лоскутами свисали со стен. По черному квадрату большого голого окна стучали капли дождя. На одной из кроватей лежал Мишин сосед, Спаниэль, и слушал песни Боба Марли, задумчиво глядя в потолок. Это был высокий парень с коротким разноцветным ирокезом на голове, получивший свое прозвище, во-первых, за то, что изучал испанский язык, а во-вторых, потому что внешне чем-то напоминал представителей этой собачьей породы.

— Не, Жека, ну серьезно, ты сочинил бы что-нибудь такое! — предложил Шурик. — Чтобы, типа, девушки могли танцевать.

— На радио этого приятного уху говна и так навалом. А мы, наоборот, стучимся в сердца! Наша задача — не усыпить, а разбудить людей. Поэтому у нас такие ломаные ритмы, диссонансы, резкий звук, абстрактные тексты! Как у Джима Моррисона, Джими Хендрикса, Яна Кертиса...

— Которые все плохо кончили, — резюмировал Шурик. — А мне, честно говоря, хочется спокойной, размеренной жизни. И денег.

— Будут у тебя и деньги, и размеренная жызинь. Короче, полное фиаско! — успокоил его Миша, доставая из тумбочки целлофановый пакетик с порошком зеленого цвета.

— А что это такое? — оживился Шурик.

— Щас узнаешь, — ответил Миша. — Только лучше сядь.

Шурик послушно плюхнулся на кровать; немного подумав, пересел на пол.

Вытряхнув из сигареты часть табака, Миша засыпал щепотку порошка в освободившееся место и закрутил бумажный кончик в маленькую спиральку.

Сделав две глубоких затяжки, Шурик преобразился. Его тело обмякло, глаза уставились в пустоту, а рот растянулся в широкой ухмылке. Он дирижировал невидимым оркестром и пытался что-то сказать, но рот не слушался, произнося лишь разрозненные бессмысленные слоги.

— Хорошая штука? — спросил Андрей у Шурика, но ответа не получил.

Миша взял сигарету из обмякших пальцев Шурика и ответил за него:

— Сальвия-то? Ну, как тебе сказать... Вещь очень индивидуальная — характер воздействия полностью зависит от личных качеств человека. Эффект наступает мгновенно, но длится всего пару минут. Удовольствия особо никакого нет, зато впечатления очень сильные. Индейцы называли сальвию "шалфей прорицателей". Прелесть в том, что в Беларуси она совершенно легальна.

С этими словами Миша глубоко затянулся, глядя на Шурика, который сидел на полу с озадаченным видом. Через секунду Миша уже захлебывался смехом, держась руками за батарею.

— Олух, блин! Ну ты и олух! — повторял Миша в перерывах между приступами смеха. — Настоящий олух! Дай вдохнуть! Я вдохнуть не могу!

Когда пришла моя очередь, я после первой же глубокой затяжки полностью покинул свое тело.

Мир, в котором я очутился, состоял из тысяч переплетающихся друг с другом потоков разной толщины, плотности и скорости, переливающихся всевозможными оттенками одного только цвета — красного. Все вокруг находилось в непрерывном плавном движении. Этот мир был горизонтально плоский, всего лишь сантиметров тридцать в высоту. Но самое удивительное то, что мое "я" было здесь не в одном конкретном месте, а как бы рассеяно повсюду. Находясь везде в этом плоском мире, я бешено

орал: "Прекратите немедленно эту хуйню!" Чтобы не сойти с ума от ужаса, я старался помнить о том, что мое путешествие скоро должно закончиться и я снова вернусь в свое естественное, твердое состояние, — но вместо этого все продолжал без конца переливаться красными изгибами в этом бескрайнем пространстве. Почти поверив, что обречен остаться в этом мире навсегда, я вдруг пришел в себя — лежа на полу, судорожно хватая ртом воздух. Вокруг стояли встревоженные обитатели общаги, сбежавшиеся из соседних комнат на мои истошные вопли.

— Да ну на фиг, — облегченно вздохнул Миша. — Ты так головой об пол ебнулся! Мы думали, уже не встанешь.

— Ты орал все время на каком-то диком языке, — сказал Шурик. — Абракадабру какую-то, ни одного слова человеческого. Слышь, Миша, из-за этой твоей хуйни зеленой мы чуть без вокалиста не остались...

— Ладно, шалопаи, хватит ерундой заниматься, — добродушно сказал Андрей. — Давайте лучше пить водку!

*******

Предложение Андрея взбудоражило и преобразило присутствующих. Все разом повеселели, зашумели, стали прикидывать, у кого сколько денег, сколько чего на них можно купить и кто метнется в магазин. Даже меланхоличный Спаниэль заулыбался и полез в тумбочку; денег у него не было, зато была трехлитровая банка соленых огурцов, которая была единогласно признана ценным вкладом в намечавшееся мероприятие.

Вскоре на сдвинутом в середину комнаты столе стояло несколько бутылок водки, запивон в виде самых дешевых газированных напитков, закусон (хлеб, сало, лук, соленые огурцы) и разнокалиберные чайные кружки в качестве посуды для водки. Пили мы быстро, по команде: "Раз, два, три — поехали!" Главное было, чтобы алкоголь быстрее дал по голове, а уж потом можно расслабиться, пообщаться и все такое.

Через полчаса происходящее в комнате напоминало сцену из жизни дурдома. Шурик и Миша валялись на кровати и с идиотским хохотом спихивали друг друга на пол. Андрей целовался с миниатюрной девушкой, с которой познакомился в коридоре пять минут назад. Спаниэль с озверевшим видом изо всех сил молотил кулаками по дверце шкафа. Несколько человек курили в открытом окне, лежа на подоконнике и свесившись головами вниз.

Кто-то принес гитару, и Миша стал петь песни из советских мультиков. "В коробке с карандашами сегодня прошел дождик..." Все расчувствовались: кто-то подпевал, кто-то танцевал, кто-то наливал и выпивал. Ощущая невероятный прилив сил и сильнейшую симпатию ко всем присутствующим, я поднял вверх кружку с водкой и стал выкрикивать, параллельно стаскивая с себя одежду:

— Вы! Они! И я! Да! Отсюда — туда, оттуда — сюда! Только вперед! И все! Всегда! Везде! Свобода — это я! Все — за мной!

Оставшись совершенно голым, я проглотил водку и швырнул кружку на пол. Зараженные моим воодушевлением, все дружно заорали и стали сбрасывать с себя одежду. Это было похоже на массовое помешательство. Распевая хором "Ведь была, как Буратино, я когда-то молода!", мы бесновались в этой бетонной комнате, как стая обезумевших орангутангов: метались из стороны в сторону со звериными воплями, бегали по кругу, прыгали на стены, кувыркались, стояли на голове, истошно орали в окно. Толик вскочил на подоконник и бегал по нему, ежесекундно рискуя свалиться вниз.

Всеобщему веселью не поддался только Дед — студент откуда-то из России, получивший это прозвище за рыжую бороду и тяжеловесную серьезность. Смертельно пьяный, он лежал на кровати с суровым видом и громко повторял:

— Успокойтесь вы! Успокойтесь, я сказал! Че вы, как пидоры, голышом бегаете?

— Лучше быть пидором, чем быдлом! — крикнул Миша, пробегая мимо.

— Че ты сказал? — Дед, угрожающе сдвинув брови, попытался подняться с кровати, но завалился на спину. — Считаю это оскорблением и требую сатисфакции!