Либитина
Шрифт:
Кажется, заметил это и Гесси, который сейчас, хмурясь, подходит к главе отряда.
– Я нашел ход, которым Либитина увела стадо, - сообщает он.
– Отлично! Веди, - глава спешно заряжает арбалет, но Гесси останавливает его руку.
– Еще час назад я засомневался б, говорить ли тебе об этом ходе, - резко говорит он. Глава вскидывает на него непонимающий взгляд:
– Почему?
– в вопросе не пытливость, а обида, но он тут же исправляется, осознав это, надевает привычную маску.
– Гм, вот как. Что же вызвало твои сомнения, Гесси?
– Ты не просто карьерист, ты задумал то,
– "Великая ненависть", - сказала Солен, вспомнив одного моего предка, точно также обманывавшего вампиров, но я знаю, в чем лжет легенда о нем. Мои предки, фанатичные охотники, разумеется, скрыли, что он просто... любил одну вампирку. Гибкую и яркую защиту ему дала любовь, а не ненависть. Как и тебе, Карл. Верно?
Карл оценивающе смотрит на него, потом усмехается.
– Верно, - тихо говорит он и добавляет, еще тише.
– Увидев ее, я понял, исцеление для carere morte возможно. И лгать... и ей, и всей земле страха, что надежды для carere morte нет, после этого не могу. Молчать, смиряться с проклятием Бездны, с этим лелеемым Арденсами равновесием сил охотников и вампиров я не намерен, Доминик.
–
Я замечаю знакомые золотые искорки в его темных глазах. Увидев их пять лет назад, я потянулась к нему, выбрала его. Они напомнили мне о тайне золотистого ореола свечей... И сейчас, когда тайна разгадана до конца, я убеждаюсь, что сделала верный выбор. Эта мысль ненадолго придает сил.
Гесси приводит отряд к входу в логово, и я выпускаю против охотников немногих оставшихся кукол, чтобы те, отступая по коридорам, вели убийц прямо в мою камеру. Разворачивается последний недолгий бой.
Рука куклы-писаря так и летает, сплетая кружево строчек... Этот лист окажется последним или следующий?..
– Лишние, ненужные мысли, но выправлять их уже некогда. Осталось сказать еще кое-что, пока птицы-марионетки подшивают последние листы к рукописи, пока горит последняя свеча на столике, растворяя в золотистом ореоле пламени окружающую темноту.
Четыреста лет назад наш край подпал под власть Бездны ненависти. Мы впустили страх и ложь в нашу кровь и вместе с ними впустили Ее. Не миновало это и меня: я долго убегала от страха и молчала о всеобщей лжи долго, долго... До смерти дочери. И последующий бой с раскормленной страхом частицей Бездны ненависти, оказался тяжелым и покалечил меня... навсегда. Как мальчик из колодца Лесной Старухи, я вышла из него искаженной. Но, как и в той сказке, меня исцелила, заставив вспомнить, любящая родственная душа.
Вот и конец нашего пути, Нонус. Ты видишь это золотое солнце впереди? Как и во время падения в купель у церкви Микаэля, я не страшусь боли и смерти. Я вспоминаю чудесную легенду, которую мне тогда рассказала Кора и за которой сейчас тянется наш уставший от тьмы carere morte край. Легенду об Избранном - легенду о прощении.
Все вы достойны исцеления-прощения:
Охотники врываются в эту камеру, еще не понимая, что здесь - конец их пути. Главный пронзает насквозь сердце последней куклы-стража, а сам уже ищет проход в следующий подземный зал, пока его взгляд не натыкается на железные трубки, протянувшиеся с потолка к углублению в центре камеры. В этой яме тихонько вздрагивает какое-то непонятное огромное тело.
– Факел, - отрывисто говорит глава.
– Кажется, мы на месте.
Ему дают факел и он резко дергает рукой, освещая единственного обитателя камеры. Я чувствую, как тепло этого света ударяет в мои пустые глазницы. А охотники долго, в полном молчании разглядывают новые и новые детали, появляющиеся в свете факела, еще не осознавая, что перед ними. Огромный, в человеческий рост ком как бы расплавленной, покрытой бороздами и буграми розоватой плоти. В него впиваются железные трубки, по которым прямо в недра жуткой твари течет кровь со скотобойни наверху. Придавленные огромным животом конечности - желтоватые, худые, все в глубоких шрамах заживших ожогов, с вывернутыми суставами, скрюченными, сросшимися пальцами. Спутанная копна тускло-черных волос, в которой тонет то, что когда-то было лицом.
Я рассматриваю все это вместе с ними, просочившись в камеру в облике мышки. Вижу раскрытый в немом крике изуродованный шрамами безгубый рот, сплавившиеся и застывшие единой розовой массой нос, щеки, лоб, заглядываю в пустые глазницы. Значит, вот, какая я... Нет, все-таки не могу поверить! Чрезмерное уродство, также как чрезмерная красота, оставляют чувство нереальности.
– Чем это ее... придавило?
– с усилием произносит одна охотница. Глава отряда судорожно сглатывает: его тоже мутит.
– Это ее живот, - хрипло говорит он.
– У кукловодов чувство голода усиливается кратно количеству марионеток. Печень не справляется с новыми объемами крови, разрастается...
Охотница не дослушивает: ретируется в задние ряды, зажав рот ладонью.
– Нужно провести анатомическое исследование!
– встревает знакомый спорщик, занявший место девушки. Пожалуй, он здесь чувствует себя увереннее всех.
– Необычный случай! Образцы крови, тканей. Неплохо бы сохранить и голову.
– Молчите, она нас еще слышит!
– одергивает его Доминик Гесси и как-то замороженно обращается к главе: - Ритуал?
Тот качает головой:
– Не получится. Она кричала там, на поляне, что не боится нас - и не лгала. А в ритуале вампира убивает страх.
– Он оборачивается к спорщику: - Делай анатомическое исследование, бери образцы. Потом пустим сюда воду из Источника и все сожжем. Но прежде окажем последнее милосердие Владычице мертвых... Доминик?
Гесси кивает и шагает ко мне. Выхватывает из ножен меч. «Это случится сейчас», - понимаю я... и чувствую, и одновременно вижу со стороны, как судорожно сжимаются мои пальцы, как резко, сильно дергается мое огромное тело.