Лица века

Кожемяко Виктор Стефанович

Словом, произнес длинную речь в таком вот духе. После мне сказали: «Жорес, ты себе очень крупно напортил». Дело в том, что демократический настрой, как он понимался тогда, в академии был сильный. Я все-таки был избран, но уже не лидером, каковым до того шел, а в арьергарде.

В. К. И какие впечатления остались у вас от съездов народных депутатов СССР, в которых вы участвовали?

Ж. А. В основном горестные, тягостные. Начиная с самого первого, когда я не мог понять, почему же царит такая неорганизованность. Я тогда сказал в интервью журналу «Наука и жизнь», что любой наш симпозиум, семинар, любая конференция готовятся. Иначе не может быть. А съезд проходил совершенно без всякой подготовки! Такое

сложилось впечатление. И не может съезд – высший орган руководства страны – превращаться в митинг, на котором все выходят, разрывают рубашку и говорят, какие мы плохие и как плохо все у нас в стране было…

Короче, не собирался я быть в Государственной думе. Но когда забота о моем родном институте и об отечественной науке в целом привела меня все же в Думу второго созыва, я окончательно убедился здесь, что наиболее последовательно в защиту науки и образования в нашей стране выступает именно фракция КПРФ. У меня сложились очень хорошие отношения с Иваном Ивановичем Мельниковым, возглавлявшим Комитет по науке и образованию. Он профессор МГУ, коммунист. И когда перед выборами Думы третьего созыва КПРФ обратилась ко мне с предложением войти в ее центральный список, я, естественно, ответил согласием.

Сейчас я не член никакой партии. Но если быть в Думе, то только с КПРФ. Потому что ее решения, ее идеология мне ближе всего.

В. К. Наверное, и постановка вопросов фракцией этой партии, подход к тем или иным проблемам, линия, которая коммунистами проводится, совпадают с вашими личными взглядами и убеждениями?

Ж. А. Конечно. Я уже сказал, что у меня замечательные отношения с Иваном Ивановичем Мельниковым, который проводит линию КПРФ в Комитете по науке и образованию. Как правило, в единстве с ним выступает Олег Николаевич Смолин – человек необычайного мужества и таланта, которого я считаю настоящим героем страны. Просто счастье, что в Думе председателем подкомитета по образованию стал Олег Николаевич…

В. К. Скажите, а какой из вопросов, связанных с образованием и наукой, которые приходилось вам отстаивать в Думе, имеет наибольшее значение для страны?

Ж. А. Тут, наверное, нужно даже несколько отвлечься от думских дел. Если говорить о Думе, то наиболее важным для науки здесь обычно является рассмотрение бюджета. А бюджет у нас очень мал. И весь бюджет Российской Федерации намного меньше, чем был бюджет РСФСР. За все время после принятия закона о науке и технической политике в 1996 году, то есть за семь лет, закон этот ни разу не был выполнен.

В. К. Неужели ни разу?

Ж. А. Именно. По закону мы должны отводить на науку не менее четырех процентов расходной части бюджета.

В. К. А реально что получается?

Ж. А. А реально – около двух, и того меньше… Но самой большой бедой, на мой взгляд, сегодня является то, что наука, которую нам все-таки удалось сохранить, не востребована в своей стране. Ее результаты не востребованы!

А ведь наука, и не только прикладная, но и фундаментальная, может развиваться успешно лишь в стране, где экономика построена на использовании наукоемких технологий. У нас же за последние годы в этом направлении нанесен огромный удар. И, естественно, ломать – не строить. Восстановление – это всегда значительно более сложная и тяжелая задача. Лично я вижу своей основной задачей сегодня – любым способом, не исключая и частный сектор, возрождать наукоемкие отрасли промышленности. Прежде всего – электронику, производство новых материалов и ряд других.

Делать это очень и очень непросто. Но если мы этого не сделаем, наша страна не просто превратится в сырьевой придаток (а она уже по этому пути пошла), но и будет готовить кадры по существу для зарубежных стран. Мы уже сейчас говорим об утечке мозгов. А потом и наша образовательная система в целом будет разрушена, поскольку нельзя готовить

современные кадры, не имея соответствующей базы, соответствующей индустрии, соответствующих отраслей экономики.

В. К. Но что для этого требуется? От чего это зависит?

Ж. А. Простые, казалось бы, вещи. Классиками марксизма сказано: капиталист прежде всего думает о прибыли. Значит, заставить олигархов, буржуев наших, чтобы они потратили заметные средства на развитие новых отраслей промышленности и новых технологий, а при этом прибыль они будут получать еще когда-то, практически невозможно.

В. К. Они хотят получать завтра или даже сегодня.

Ж. А. Сегодня! Приведу вам конкретный пример. Два года назад я был в Сингапуре. Там проводился большой конгресс по материаловедению, и меня пригласили с докладом. Сингапур – маленькое государство, а его основа – гигантский порт (это связано с географическим положением) и электронная промышленность. Посетил я там два института – микроэлектроники и информационных технологий. Оба, по нашим масштабам, небольшие, но бюджет весьма и весьма неплохой. Поинтересовался у директоров, из чего бюджет складывается. Они сказали: 90 процентов за счет государства и 10 процентов – от промышленности.

Я удивился. Говорю: вы – прикладные институты, фундаментальных работ фактически не ведете, в ваших работах напрямую заинтересована промышленность. Почему же электронная промышленность, которая в Сингапуре очень развита, платит вам только 10 процентов? На что они мне ответили: «Глубокоуважаемый профессор! Промышленность, ее хозяева платят лишь за то, что им нужно сегодня, и никогда не будут платить за то, что им потребуется завтра. А прикладные работы, которые мы готовим, нужны будут завтра, и за это должно платить государство».

В. К. Весьма наглядный пример, наводящий на серьезные размышления…

Ж. А. У нас сегодня доходят до того, что заявляют: и фундаментальная наука должна зарабатывать себе деньги сама. А я думаю: когда в науке главным становится зарабатывание денег, то наука исчезает.

В. К. Однако ведь в нашем обществе стала очень распространенной именно такая точка зрения, о которой вы говорите. Больше того, послушать некоторых – так получается, что стране от науки одни лишь заботы и никакого прибытка, что наука нам, может быть, вообще не очень нужна. И зачем, мол, бороться за научное первенство? Это я услышал на днях в диалоге на телеканале «Культура» от вашего оппонента – кажется, из газеты «Известия».

Ж. А. Та телепередача, о которой вы говорите, – это был тот случай, когда партнеру невозможно ничего объяснить. Чуть ли не единственный случай в практике моих публичных выступлений, когда я стал выходить из себя и разговаривать очень резко. Даже кричал. Я думаю, этот человек просто не хотел ничего понимать. Очень много сегодня говорится, как были мы зашорены в советское время, и это было. Но сегодня многие зашорены в противоположную сторону, и, по-моему, гораздо больше.

Что же касается науки, то такой взгляд на нее необычайно печален. Потому что научные традиции в России были всегда. Да, в царское время не было многих отраслей науки. Например, не было до революции физики – лишь несколько лабораторий в разных университетах. Так что физика в нашей стране – это детище Советской власти. И детище Абрама Федоровича Иоффе, который создал в Петрограде наш Физико-технический институт, носящий теперь его имя. Этот институт и стал колыбелью советской физики. Я думаю, ни один другой институт не только у нас в стране, но и в мире не сделал так много. И по научным достижениям, и по подготовке кадров это один из самых блестящих мировых центров. Достаточно назвать имена Курчатова, Капицы, Ландау, Александрова и многих-многих других. Достаточно сказать, что из Физтеха вышло 16 институтов – в Москве, в самом Ленинграде, Днепропетровске, Харькове, Томске…