Лица
Шрифт:
– Так почему ты не пошел прямо в клуб на Одиннадцатой улице?
– Я пошел. Да. Я иду. На двери там только маленькая табличка. Написано «Медицинский кабинет», и все. На окнах решетки. И один чертов пес выставляет в окно клыки, но никогда никого не бывает. Мои друзья проверяли. Ждали его там, и ни он, ни кто другой не появился. Это единственная зацепка, единственный адрес, который у меня был – до того как появилась связь через тебя. – Мимс снова оскалился. – Это там я с ним встречался, когда попадалась женщина, которая могла ему понравиться. Но говорю тебе, это было несколько
Алекса опешила. Но Пенелопа ничего не заметила. Она вбежала, напевая тонким высоким голосом:
– Купи меня, купи меня, можно заодно и бутылочку «Дэви», и останешься молодой навсегда… – То, что она несла в руке, подозрительно напоминало обрубок красного кабеля. И Алекса, и Мимс не стали его комментировать, когда Пен начала закручивать его вокруг ее шеи. Что бы ни решила Пен повесить ей на шею, Алексу это совсем не трогало – если только она не будет затягивать провод.
Боль, причиненная Марком, отступала. Через зеркало Алекса подмигнула Мимсу. Он не видел ее, но она подумала, что, может быть, Иегова решил, что и ей пора передохнуть. Как всегда, не прошло и полгода, как Пенелопа наконец разрешила ей предстать перед камерой. Фотограф усадил ее на табуретку и устало сказал:
– Как ты думаешь, мы успеем все снять, пока тебе не исполнится двадцать пять? – Так же спокойно он встал и медленно вышел в коридор.
– Дик, дорогой, я только хотела сказать… – И Пенелопа рванулась за ним.
Мимс быстро прикрыл дверь. Первый раз за час они остались вдвоем.
– Ну?
– Я сделаю все, чтоб помочь. Но что я могу?
– Где он сейчас? – Мимс заговорил быстро. – Сейчас, сегодня, сегодня вечером? Зная его, нельзя терять ни минуты. Он может исчезнуть в любой момент…
Алекса ответила так же торопливо:
– Я никогда не знаю, где он будет. Он каждый раз меняет место встречи. У него офисы, собственность, дома по всему городу. Прошлой ночью я была на его вечеринке… – Мимс скривил рот, но она быстро договорила: – Обычно мы никогда не видимся в обществе. Если он и устраивает приемы, то этот для меня был первый. В одном огромном доме на Ист-Энд-авеню.
– Номер! – Они уже слышали приближающийся голос Пенелопы.
– Я не помню. Я приехала на машине. Думаю, 20. А почему бы… не взломать… дверь на Одиннадцатой? Убедись, что это он. И может, выяснить еще адреса?
– Мне нужна помощь. Ты поможешь?
– Да.
Студия оказалась обставлена так же, как в тот памятный день у Кэла Робинсона – белые щиты, ослепительный свет. По странному совпадению Пен велела ей создать настроение, на которое не надо было настраиваться:
– Забудь обо всем, о себе. В омут с головой, понимаешь? – внушала Пен за спиной фотографа.
Но, несмотря на то что Алекса только вчера поняла, что это значит, нужное состояние все не приходило. Алекса заставляла себя не выказать, что у нее на уме, который сейчас работал, как компьютер, пытался расставить по местам все рассказанное Мимсом.
Съемки длились до обеда, потом еще два раза по пятнадцать минут. Алекса безуспешно пыталась изобразить
– Вот так. Вот так. Еще… еще. Язык, Лекс. Думай о нем, – приказывала Пенелопа.
Прошел еще час. Одно плечо вперед, другое… Кружись… голову назад, голову вниз. Правую сторону, левую сторону. Длинный палец с длинным светлым ногтем на щеку… Правую руку на яркий красный топ… руки за спину… едва прикрытая грудь стремится вперед. Красный провод снимали и снова надевали раз пятьдесят, потом опять рубины и, наконец, непонятные бусы из красных, будто бутылочных, осколков.
– Можно отойти на минуту? – крикнула Алекса, когда кончилась пленка. – Ей не ответили, но она знала, что возражений не будет, тем более что Пен и фотограф заспорили о размере губ. Хорошо бы надолго. И только Мимс протянул ей стакан воды из холодильника, как кто-то из работников студии робко заглянул и сказал, что ее просят к телефону.
Мимс посмотрел на Алексу в ожидании. Оба знали, что на важных съемках моделей редко подзывали, лишь в самых крайних случаях. Это плохой знак – значит, несмотря на уверенность в своей безопасности, у Форги уже сложилось определенное отношение, которое может помешать их плану. «Хорошее отношение», означавшее подчинение всем правилам, хоть как-то помогало манекенщицам в самой что ни на есть ненадежной и непредсказуемой профессии в мире.
– Я не представляю, кто это может быть, разве что Блэр, – пробормотала Алекса, – но тогда она попросила бы Пен. Если это не Джо, значит…
– Он?
– Он.
Алексу свела судорога, когда она услышала голос Форги, необыкновенно сладкий, учитывая ее вчерашний побег с вечеринки.
– Есть кое-какие важные господа, с которыми я хотел бы тебя познакомить. – Форга продолжал жестко, чтобы до Алексы все как следует дошло: – Ты должна с ними встретиться – ради процветания нашей компании. Это неудобно для меня, и для тебя, наверное, тоже, но встреча назначена в Лондоне.
– Когда?
– Завтра за обедом. Машина заедет за тобой на квартиру в девять тридцать. Кико уложил твои вещи. Ненадолго – всего два-три дня.
– Но… – Она поняла, что не может быть никаких «но». Или она сбежит, и все будет кончено, или надо продолжать игру.
– Мы вылетаем из Тетерборо в пятнадцать минут одиннадцатого. На борту хорошая спальня. Приедешь отдохнувшая и произведешь фурор. Я уже сообщил во «Вью», ты должна будешь уйти из студии не позднее половины девятого. Этого времени хватит, чтобы сделать обложку, какую они, а вернее, мы хотим. – Щелчок – и в трубке загудело.
Какое-то время она еще держала трубку в руке. На ней остался след от помады, похожий на кровь. Вернувшись в гримерную, Алекса услышала за стеной голос Пен – успокаивающий, убедительный – они все еще обсуждали проблему больших и маленьких ртов. Она влетела внутрь сообщить Мим-су последний приказ Форги.
Мимс развалился в шезлонге. Глаза были закрыты. Алекса опять вспомнила, как в первый раз столкнулась с ним у Кэла. Она виновата перед Кэлом: не вспоминала о нем много месяцев, не говоря уже о том, чтоб позвонить.