Лицеисты
Шрифт:
Второе знамя было прикреплено. Марфуша с усилием подняла его над головой. На помощь подоспел Родион. Она ворчливо толкнула его, стояла, запрокинув голову, разглядывая бьющееся на ветру и освещенное солнцем полотно. Рабочие подходили, вставали плотно, дышали в затылки. Федор стал говорить. Он поздравил фабричных с первой маевкой, сказал, что пока их собралось еще мало, но будет время — все карзинкинцы встанут под красные знамена.
На поляне появились запыхавшиеся — бежали от самой реки — Артем и Егор. Увидев, что сходка началась, попробовали пробиться
— Говорил, раньше надо, — упрекнул Егор приятеля.
Облюбовали старую березу на краю поляны, торопясь, полезли. Артем кое-как приладился на толстом сучке, обхватил руками ствол. Мешали смотреть ветви с молоденькими клейкими листьями, к тому же полотнище в руках Марфуши заслоняло отца.
— Мы требуем справедливых законов, — доносился его сильный голос. — Сегодня по всем городам рабочие отмечают свой праздник. Сейчас мы пойдем, чтобы соединиться с рабочими других фабрик и заводов города. Наша сила в сплоченности, в поддержке друг друга…
Отцу кивали согласно. Артем увидел дядьку Маркела, лицо у того застыло в напряжении, солнце било ему прямо в глаза, и он прикрывался рукой. У Марфуши рот полуоткрылся, улыбалась невесть чему.
Отец кончил говорить, вышел из круга и встал рядом с Василием Дериным. Все зашевелились, рядами стали строиться в колонну. Артем с Егором быстрехонько скатились с березы.
На этот раз сумели пробиться вперед.
Рабочие шли молча, сосредоточенно, слышно было, как шуршала под ногами прошлогодняя трава.
Миновали стороной деревню Иваньково. Еще издалека заметили среди редких зеленеющих деревьев большое скопище народу. Там над головами людей тоже вздымались флаги.
Карзинкинцы невольно прибавили шагу. Колонна городских рабочих двинулась им навстречу. Впереди шло много молодежи в студенческой форме, мелькали яркие платья девушек. Студент без фуражки, темноволосый — не иначе, Мироныч — взмахнул рукой.
Карзинкинцев встретили криками «ура!».
Рабочие стояли тихо, не переговариваясь, смотрели на окна. На улице лил густой крупный дождь. Наверно, каждый думал, что неплохо бы после фабричной духоты подставить непокрытую голову под этот сплошной поток.
Из кабинета директора вышел конторщик Лихачев.
— Так-с… — проговорил, ощупывая взглядом каждого. — Все в сборе? — Развернул список. — Маркел Андрианов Калинин! — Лихачев поднял глаза от бумаги, зловеще уставился на шевельнувшегося пожилого рабочего. — Первого мая не вышел на работу. Где был?
— За сморчками ходил, — с готовностью откликнулся мастеровой. — Старуха просила — захотелось сморчков ей. Старуху решил уважить.
— Так-с… Штраф восемьдесят копеек. Но, учитывая безупречный отзыв мастера, записать в штрафную книгу пятьдесят копеек.
— Премного благодарен, господин конторщик.
— Василий Михайлов Дерин.
— Я самый. — Дерин выступил вперед.
— Где был?
— Корову присматривал. В Починках корова по дешевке продавалась.
— Зачем тебе корова? Где держать
— Хо, зачем! Доить буду. А держать… Чего сейчас не держать — лето. Пусть на привязи бродит.
— Так-с… Егор Васильев Дерин, ставельщик. Сын тебе?
— Как же, первенец. Тоже с собой брал.
— В штрафную книгу восемьдесят копеек. Обоим.
— Понятно, — заявил Василий.
— Так-с… Алексей Кузьмичев Подосенов. Первого мая прогулял. Где был?
— Головы поднять не мог. Накануне сильно выпимши был.
— В штрафную книгу восемьдесят копеек.
— Федор Степанов Крутов. В штрафную книгу восемьдесят копеек.
— Марфа Капитонова Оладейникова. В штрафную книгу восемьдесят копеек.
— Родион Егоров Журавлев. В штрафную книгу восемьдесят копеек.
Список был большой. Лихачев торопился, глотал слова. Слушали его невнимательно.
— Андрей Петров Фомичев…
В толпе рабочих произошло движение. Оглядывались на Фомичева, стоявшего сзади у двери.
Конторщик отчеканил твердо:
— В штрафную книгу восемьдесят копеек.
Лихачев продолжал выкликать по списку. Наказание было предусмотрено для всех одинаковое — штраф восемьдесят копеек, дневной заработок хорошего мастерового.
— Так-с… — Конторщик прошелся перед плотной толпой людей, угрюмо разглядывавших его. Он явно важничал. — За массовый прогул могли вылететь с фабрики, — сообщил он. — Кланяйтесь в ножки вашему благодетелю.
С этими словами скрылся в кабинете. Почти тотчас же вышел. Распахнул дверь.
— Входите. Господин директор желает сделать отеческое внушение.
Подталкивая друг друга, потянулись в кабинет. Грязнов — в темном сюртуке, в белоснежной рубашке с галстуком — сидел в кресле, пытливо присматривался к каждому.
Рабочие конфузливо жались к стенам. Все не уместились, некоторые стояли в раскрытых дверях. Ждали, когда Грязнов соизволит говорить, посматривали на стену, на портрет большелобого человека с резкими морщинками в углах рта — основателя фабрики Затрапезнова. Маркел толкнул приятеля:
— Кузьмич, глянь, неужто такие длинные волосы носил? Ведь не девка.
— То не волосы, — шепчет Подосенов. — Парик называется, вроде шапки на голову нахлобучивают.
— Скажи ты! Придумают люди!
Грязнов что-то выжидал. Молчание становилось тягостным. Вот резко поднялся с кресла, прошел к окну, распахнул рамы. Дождь уже кончился. С улицы ворвалась свежесть. Стал слышен гул фабрики.
Повернулся к рабочим, спросил зло, в упор:
— Кто работал на фабрике раньше девяносто пятого года? — Пождал, с удовлетворением отмечая, что под его взглядом опускают глаза, робеют. — Вот ты… Дерин, — с запинкой указал на Василия. С языка чуть не сорвалась фамилия Крутова. С ним он не хотел сейчас спорить. А что Крутов ввяжется в спор — знал. «Неумная Варька, — подумал с раздражением. — Будто мало людей своего круга». Намеками Грязнов пытался дать ей понять, что подобные увлечения добром не кончаются. Вроде прислушивалась, а после опять ее видели с Крутовым.