Личное счастье
Шрифт:
– Хочешь? – Яшка протянул Антону папиросу.
Антон затянулся и тут же закашлялся до слез.
– Мал еще, – небрежно сказал Яшка. – Уа, уа!
Это «уа-уа» было нестерпимо. Подожди, Антон докажет, что никакой он не «уа».
Дня через два он пришел к Яшке, звеня монетами в кармане. Это уже не был звон, созданный мечтами. Это звенели настоящие монеты. Забравшись за сарай, Антон и Клеткин пересчитали их. Клеткин забрал себе половину за науку. Антону было не жалко, пусть берет. Тут осталось и ему на дневной сеанс.
В этот день Антон украдкой сбежал из школы и посмотрел
Антон не сводил глаз с экрана, сердце у него замирало. Иногда Яшка напоминал ему, чтобы закрыл рот, но Антон только отмахивался.
За обедом он проговорился:
– Знаешь, Зин, а как шпион-то за ним ходил… Я чуть не умер!
– Какой шпион? – удивилась Зина.
– А ты разве не смотрела «Подвиг разведчика»?
– Я смотрела. Только тебя с нами тогда не было. Ты что, сегодня в кино ходил?
– Да.
– А кто тебе билет купил?
– Ну, мы всем классом ходили… Мы же… Анна Павловна покупала.
– Только на скатерть не плескай, – сказала Зина. – Что ты так ложкой болтаешь? Смотри, суп-то через край летит!
Зина забеспокоилась, что Антон прольет суп, и не увидела, как он смутился, как мучительно покраснел.
Скверно было в этот час на душе у Антона. Обманул Зину, свою любимую старшую сестру!
После обеда он помогал ей мыть посуду. Сам вызвался сходить за хлебом. Играл с Изюмкой, пока Зина готовила уроки. И все заговаривал с ней, ласкался… А Зина думала, что, может быть, Антон сегодня почему-нибудь вспомнил маму, затосковал, и старалась сама быть с ним поласковей.
«Никогда я больше не пойду к этому Яшке Клеткину, – покаянно думал Антон, лежа в постели, – не пойду, и все! «Это он так думал сегодня. А назавтра снова стоял у Клетки на во дворе.
– Ты уже настрелял что-нибудь? – спросил Клеткин.
– Нет еще, – ответил Антон, – и потом… я больше не буду. Вдруг наши узнают…
Клеткин презрительно сплюнул:
– Уа-уа. Сеанс окончен. А я хотел тебе одно дело сказать. Ну раз так – катись колбаской по Малой Спасской.
– А что? Какое дело? – заинтересовался Антон.
– Дело простое, как стеклышко. Ты варенье любишь?
– Какое?
– Ну вишневое, например.
Антон улыбнулся, не понимая, к чему речь.
– Конечно, люблю.
– А поел бы сейчас вареньица?
– Конечно, поел бы. А где оно у тебя?
– Оно у меня пока что стоит вон в той квартире, за окном. Видишь?
Клеткин показывал на чье-то окно в первом этаже старого деревянного флигеля. Там за стеклом на подоконнике стояла литровая банка варенья, перевязанная голубой тесемкой. Антон широкими, недоумевающими глазами посмотрел на Яшку.
– У тебя?.. Да разве это у тебя? Это же у чужих!
– Пока что у чужих. А вот, если ты войдешь в квартиру и скажешь: «Можно мне ну… Анну Ивановну?» А тебе скажут: «Таких тут нету». Ты опять: «А мне сказали, что она сюда переехала». Ну и еще что-нибудь. Там старая такая тетка живет, заговори ей зубы, а потом скажи: «Ну, значит, я ошибся»… Вот и все. И уходи. Целоваться не обязательно. Понял?
Антон кивнул головой.
– Понял.
– Сумеешь?
– Сумею. А для чего?
– Эх,
Антон все так и сделал, как велел ему Клеткин. Поговорил с доброй старой женщиной, которая открыла ему дверь. А потом отправился за сарай, радуясь, что так хорошо сумел разыграть ее. Яшка сидел на старых досках и открывал банку с темным вишневым вареньем. Голубая тесемка валялась на почерневшем, подтаявшем сугробе.
– Ой! – удивился Антон. – Откуда? Как?
– А так, – спокойно ответил Клеткин, – садись и ешь. Разговаривать после будешь.
Они ели варенье прямо из банки через край. Темные, налитые сладостью вишни таяли на языке. Антону сначала казалось, что, если бы у них было хоть пять таких банок, он все варенье смог бы съесть один. Он старался повыше запрокинуть банку, чтобы как можно больше попало в рот этой тягучей, густой вишневой сладости. Варенье текло по подбородку, попадало за воротник, длинные медленные капли падали на рубашку, на распахнутое пальто. В банке оставалось чуть поменьше половины, когда Яшка вдруг оттолкнул варенье:
– Ешь сам. Не хочу больше.
Но и Антон, к своему удивлению, больше не хотел, чересчур сладко, приторно до отвращения. Ни одной этой набухшей сладостью ягоды он больше не мог взять в рот.
– Ешь, чего ты, – сказал Яшка. – Сам же хотел варенья!
– Отнеси лучше домой, – попросил Антон.
То, что полчаса назад казалось ему необыкновенной, похожей на чудо удачей, сейчас было невыносимо тягостным и противным.
– Ешь, ешь, – настаивал Клеткин. – Куда это мне домой нести? Думаешь, мать за ворованное похвалит?
«Ворованное»!
Антон вдруг прозрел. Пока он разговаривал со старой женщиной, Яшка вытащил банку в форточку. У Антона что-то задрожало внутри. Он встал и начал мыть жестким, остеклившимся снегом липкие руки, оттирать пальто. Брошенная тесемка от банки пронзительно голубела на сугробе.
– Ты что это? – насторожился Клеткин и по-недоброму прищурил и без того узкие глаза. – Может, пойдешь расскажешь? Предателем хочешь быть?
«Предателем»? Антон всегда знал, что предатели – это самый подлый народ на земле, что предателей все презирают, что лучше умереть, чем стать предателем.
– Никакой я не предатель, – сказал Антон расстроенно, – только я не хочу… ворованное.
– А, когда наелся, теперь «не хочу»? Ну и не надо. Но смотри, – добавил Яшка с угрозой: – если кому доведешь – то ведь и я доведу. Воровали вместе и ели вместе. Мне-то мой отец ничего не скажет, а вот твой-то отец с тобой поговорит!
У Антона по спине пробежал озноб.
– А я и не скажу… Чего ты еще! Буду я говорить, что ли? Я и не собираюсь даже…
– Пока ты не соберешься, до тех пор и я не соберусь, – сказал Яшка, снова принимаясь за варенье, – а если ты соберешься – пощады не жди. Все. Сеанс окончен, целоваться не обязательно.