Личности в истории
Шрифт:
Волею судьбы противнику войны и всяческого насилия А. Эйнштейну выпала роль спускового крючка в гонке атомного вооружения. Проанализировав ситуацию в Европе в начале второй мировой войны (открытие деления урана, засекречивание работ по ядерной физике, оккупация Германией Чехословакии, имеющей залежи урановых руд, и т. п.), многие ученые пришли к выводу, что Германия приступила к созданию атомной бомбы. По просьбе научной общественности Эйнштейн обращается с письмом к президенту Рузвельту с предложением начать аналогичные работы в Соединенных Штатах. Это письмо сыграло свою роль: несмотря на то, что работы в Германии были прекращены, в США атомные бомбы были сделаны и применены при бомбардировке Хиросимы и Нагасаки. Это потрясло Эйнштейна. Он до конца дней считал себя виновным в этом, хотя непосредственного участия в создании бомб не принимал.
Все свои силы он положил на то, чтобы прекратить
1953 год, разгул маккартизма. А. Эйнштейн получает письмо от школьного учителя, в котором тот просит совета: он был вызван в суд, на котором должен был давать показания о своих политических связях. Автор письма отказался это сделать, за что был уволен с работы. Эйнштейн отвечает: «Проблема, с которой столкнулась интеллигенция в этой стране, очень серьезна. Реакционные политики сеют среди народа подозрение к людям умственного труда. Они, эти политики, преуспевают в подавлении свободы преподавания и лишают работы непокорных, обрекая их на голод. Что должны делать работники интеллигентного труда перед лицом этого зла? Говоря откровенно, я вижу только один путь – несотрудничества… Каждый, кто будет вызван в комиссию, должен быть готов к тюрьме и нищете, то есть, коротко говоря, к пожертвованию своим личным благополучием в интересах всей страны… Постыдным было бы подчинение этой инквизиции. Если достаточное число людей будет готово к этому шагу, он увенчается успехом. Если нет, тогда интеллигенция этой страны не заслуживает ничего лучшего, чем рабство».
А. Эйнштейн родился и вырос в семье, не отличавшейся религиозностью. В начальной школе в Германии, согласно законам этой страны, он был обязан получить религиозное образование. Основам иудаизма 11-летнего Альберта обучал его дальний родственник, результатом чего был период страстного увлечения религией, который закончился так же внезапно, как и начался.
Однако занятия наукой и философией привели его к совсем иному и более широкому пониманию религии. В статье «Мое кредо» он пишет: «Самое прекрасное и глубокое переживание, выпадающее на долю человека, – это ощущение таинственности. Оно лежит в основе религии и всех наиболее глубоких тенденций в искусстве и науке. Тот, кто не испытал этого ощущения, кажется мне если не мертвецом, то во всяком случае слепцом. Способность воспринимать то непостижимое для нашего разума, что скрыто под непосредственными переживаниями, чья красота и совершенство доходят до нас лишь в виде косвенного слабого отзвука, – это и есть религиозность. В этом смысле я религиозен».
К вопросу о роли религии в жизни человека и в научном исследовании он обращается в статье «Религия и наука» (1930). В ней он говорит о трех типах религии – о религии страха, свойственной первобытному обществу, религии моральной, атрибутом которой является антропоморфное божество, – примером ее стало христианство. Но есть еще и космическое религиозное чувство, не ведающее ни догм, ни бога, «сотворенного по образу и подобию человека».
«Индивидуум ощущает ничтожность человеческих желаний и целей, с одной стороны, и возвышенность и чудесный порядок, проявляющийся в природе и в мире идей, – с другой. Он начинает рассматривать свое существование как своего рода тюремное заключение и лишь всю Вселенную в целом воспринимает как нечто единое и осмысленное…»
Это чувство является основой научного творчества: «Космическое религиозное чувство является сильнейшей и благороднейшей из пружин научного исследования. Только те, кто сможет по достоинству оценить чудовищные усилия и, кроме того, самоотверженность, без которых не могла бы появиться ни одна научная работа, открывающая новые пути, сумеют понять, каким сильным должно быть это чувство, способное само по себе вызвать к жизни работу, столь далекую от обычной практической жизни».
Вселенная Стивена Хокинга
Елена Белега
До 21 года он был обычным человеком: сменил несколько школ, поступил в Оксфорд. Но в 21 жизнь изменилась почти мгновенно: его организм «сломался». После длительного обследования ему сказали, что у него редкая и неизлечимая болезнь. Что сначала он потеряет координацию, а потом его тело перестанет слушаться и в конце концов откажет совсем. Никто не мог сказать, как быстро болезнь будет прогрессировать, – он мог умереть завтра, а мог прожить много лет. Это был шок. Диагноз прозвучал как приговор, и он вдруг понял, что очень многим мог бы заняться, если
Стивен Хокинг
И несмотря на непредсказуемое будущее, настоящее стало доставлять ему больше радости, чем раньше.
В 1970 году 28-летний Хокинг был поглощен исследованием Вселенной в крупном масштабе. Для этого после Оксфорда он отправился в Кембридж, получил там работу, снял с семьей домик и погрузился в проблему о сингулярности. Дело в том, что, как показывают наблюдения за движением некоторых галактик, Вселенная расширяется. Это подразумевает, что некогда галактики были близко друг к другу и плотность Вселенной была колоссальной, если не сказать бесконечной. Этот самый момент из жизни Вселенной и называют сингулярностью, точкой Большого взрыва. Никакие сведения о том, что произошло после этой космологической сингулярности, не могут дать нам информации о том, что происходило до нее. Это как две разные жизни. Позже, благодаря теории Хокинга, удалось рассчитать, как возникла Вселенная.
Вопрос о том, как все устроено, был его любимым с детства. Как и игрушки, которые двигались и ездили: паровозик с откидывающейся спереди железной решеткой приводил его в восторг. В 12 лет он спорил с друзьями. О чем? О чем спорили мы в 12 лет? Наверное, кто о чем. Они – на самые разные темы: от радиоуправляемых моделей до религии и от парапсихологии до физики. И конечно же о природе Вселенной и о том, нужен ли Бог для ее создания и для приведения в движение. Стивен уже тогда знал, что свет звезд от далеких галактик смещается к красному краю спектра (что как раз и может означать, что Вселенная расширяется). И он, размышляя над этим в 12 лет, нашел свое объяснение: свет просто уставал и от этого краснел (терял энергию) по пути к Земле. Хотя в то время мальчику казалось, что Вселенная неизменна и вечна.
Воспоминание о детстве, где бы оно ни проходило: на окраине военного Лондона или в деревне у бабушки, – всегда пробуждает у нас массу эмоций. Но в жизнь из детства мы забираем разные вещи. Семья Стивена переезжала из одного городка в другой. И если в одном ее считали совершенно обычной, то в другом – чудаковатой. Возможно, отец Стивена и подавал повод для этого. Потомственный йоркширец, он терпеть не мог тратить деньги на собственный комфорт, даже когда мог себе это позволить, а посему совершенно не заботился о внешности, отказывался установить центральное отопление, хотя страшно мерз, а вместо этого надевал несколько свитеров и поверх них халат. Зато к другим отец Стивена был очень щедр. Работая врачом, он ежегодно на несколько месяцев уезжал в Африку. Когда в 1937 году началась война, он был готов пешком пойти в Англию, но ему сказали, что в Африке он нужнее. А когда пришло время выбирать Стивену университет, то отцу было понятно, что учиться сын должен в Оксфорде или Кембридже.
Несмотря на свой нынешний научный вес, профессор Хокинг говорит, что его сестра в детстве была намного толковее его. Стивен учился в сильном классе и себя считал середнячком, а почерк его был настолько неаккуратным, что приводил в отчаяние учителей. «Когда мне исполнилось двенадцать, один из моих друзей поспорил с другим на мешок конфет, что из меня ничего не выйдет. Не знаю, разрешился ли когда-нибудь этот спор и в чью пользу», – вспоминает профессор. Так как отец хотел, чтобы Стивен стал медиком, то часто брал его с собой в лабораторию, где исследовал тропические болезни. И хотя юноша точно не хотел быть врачом, он с удовольствием шел с отцом, так как в лаборатории был микроскоп. Микро– и макромиры… Может, они и не похожи на первый взгляд, но есть то, что их точно объединяет: они манят! Отец натаскивал Стивена по химии и биологии, а математике ему пришлось учиться самостоятельно, причем в большей степени уже в Кембридже, читая лекции студентам. Пожалуй, все сложилось годам к 13–14: он понял, что хочет заняться физикой. И хотя ее скучно преподавали в школе и химия была куда более интересной (там можно было хоть что-то взрывать), физика и астрономия давали возможность погрузиться в глубину Вселенной и узнать, откуда мы взялись и почему мы здесь.