Личные воспоминания о Жанне д'Арк сьера Луи де Конта, её пажа и секретаря
Шрифт:
Я пустился бегом, но успел заметить иронически — я это люблю, и говорят, ирония неплохо мне удается:
— Ничего нет легче, будьте спокойны!
На другом конце дома я встретил Жанну в полном вооружении, она спешила к выходу и говорила:
— Льется французская кровь, а мне ничего не сказали!
— Клянусь, я не знал об этом, — сказал я, — мы не слыхали ни о каких боях, все спокойно, ваша светлость.
— Ну так сейчас услышишь, — сказала она и ушла.
И действительно, вы не успели бы сосчитать до пяти, как тишина нарушилась быстро нараставшим шумом: цоканьем копыт, топотом множества ног, хриплыми словами команды;
Рыцари и весь штаб явились вооруженные, но еще не успев оседлать коней, и все мы поспешили вслед за Жанной; впереди всех бежал со знаменем Паладин. Толпа состояла наполовину из солдат, наполовину из горожан, и никто ею не командовал. При виде Жанны раздались восторженные крики, а она сказала:
— Коня, скорее!
Тотчас к ее услугам оказалась целая дюжина седел. Она села на коня, а люди закричали:
— Дорогу, дорогу Орлеанской Деве!
Вот когда впервые прозвучало это бессмертное имя. Хвала Господу! — я имел счастье это слышать.
Толпа расступилась, точно воды Красного моря, [22] и Жанна поскакала по образовавшемуся проходу, восклицая: «За мной, французы, — вперед! вперед!» Мы устремились за ней на остальных, приготовленных для нее лошадях; над нами развевалось священное знамя, а позади нас тотчас плотно смыкалась толпа. Это было совсем не то, что страшная поездка мимо проклятых бастионов. Сейчас нам было хорошо, мы неслись на крыльях восторга.
Чем же объяснялась внезапная тревога? А вот чем. Город и его небольшой гарнизон, давно уже отчаявшиеся, так воодушевились с прибытием Жанны, им так не терпелось схватиться с врагом, что несколько сот солдат и горожан самовольно сделали вылазку через Бургундские ворота и атаковали одно из самых мощных укреплений лорда Тальбота — Сен-Лу, — и, конечно, им пришлось плохо. Весть об этом мгновенно разнеслась по городу и собрала новое ополчение — то самое, которое мы теперь вели в бой.
22
По библейскому преданию, воды Красного моря расступились перед Моисеем, уводившим свой народ из плена.
Выезжая из ворот, мы увидели первых раненых, вынесенных из боя. Жанна сказала в волнении:
— Французская кровь! Волосы становятся дыбом, когда я ее вижу!
Скоро мы оказались на поле, в самой гуще схватки. Это было подлинным боевым крещением для Жанны, да и для нас также.
Бой шел в открытом поле; гарнизон Сен-Лу смело вышел на атакующих, он привык побеждать, лишь бы при этом не было «колдуньи». К нему пришло подкрепление с бастиона «Париж», и, когда мы подоспели, французы начали уже отступать. Но как только Жанна прорвалась со знаменем сквозь их расстроенные ряды, крича: «Вперед, солдаты! За мной!» — все переменилось: французы повернули на врага, двинулись сплошным потоком, погнали перед собой англичан и принялись так рубить и колоть, что страшно было смотреть.
В бою Карлик не получал точных заданий, ему не отводилось определенного места, и он выбирал его сам. На этот раз он поехал впереди Жанны, расчищая ей путь. Страшно было видеть, как железные шлемы разлетались в куски под его грозным топором. Это называлось у него «колоть орехи», —
Надо отдать должное Паладину: вдохновляемый взглядом Жанны, он позабыл свою врожденную осторожность, позабыл, что такое страх; никогда он так не рубил врагов в своих воображаемых битвах, как в этой — настоящей. Куда ни направлял он свой удар, там одним врагом становилось меньше.
Мы были отрезаны от своих всего несколько минут, а потом наш арьергард пробился к нам с громкими криками, и англичане стали отступать, но при этом храбро дрались; мы шаг за шагом оттесняли их к крепости, но они все время отбивались, а их резервы осыпали нас со стен градом стрел и каменных ядер. Главным силам противника удалось уйти в крепость, а мы остались среди груды трупов и раненых — англичан и французов.
Жуткое зрелище, особенно поразившее нас, юнцов! Наши маленькие стычки в феврале происходили по ночам, и ночь милосердно скрывала от нас кровь, зияющие раны и страшные лица мертвецов; сейчас мы впервые увидели все это во всей ужасной наготе.
Из города подоспел на взмыленной лошади Дюнуа, он бросился в битву и подскакал к Жанне, расточая ей хвалы в самых изысканных выражениях. Он показал рукой на далекие городские стены, где весело развевалось по ветру множество флагов, и сказал, что жители следят оттуда за ее подвигами и радуются; он добавил, что ей и войску готовится торжественная встреча.
— Сейчас? Нет, Дюнуа, не сейчас. Еще не время.
— Отчего не время? Что еще не сделано?
— Что не сделано? Да мы еще только начинаем! Надо взять эту крепость!
— Вы шутите! Мы не можем ее взять. Позвольте просить вас не пытаться, это безнадежно. Прикажите отводить войска.
Жанна была вся охвачена воинственным порывом и не могла спокойно слушать такие речи. Она вскричала:
— Ах, Дюнуа, до каких же пор ты будешь церемониться с англичанами? Говорят тебе, мы не уйдем отсюда, пока не возьмем крепость. Мы возьмем ее приступом. Вели трубить атаку!
— Ваша светлость! Подумайте…
— Не мешкай долее! Пусть трубы трубят атаку! — И в глазах ее зажегся тот вдохновенный огонь, который мы называли боевым огнем и который так часто видели потом.
Раздался сигнал атаки; войско откликнулось на него громким криком и ринулось на неприступные стены, которые заволоклись пушечным дымом, извергая на нас пламя и гром.
Неприятель много раз отражал наши атаки, но Жанна, казалось, была одновременно повсюду, ободряя солдат и не давая им отступить.
Целых три часа прилив сменялся отливом и снова приливом; наконец Ла Гир, подоспевший к тому времени, пошел на последний, решительный приступ, и бастион Сен-Лу был взят.
Мы забрали из него запасы и артиллерию, а затем разрушили его.
Войско до хрипоты кричало «ура» и требовало главнокомандующего, чтобы чествовать ее и славить ее победу; но ее с трудом удалось найти; а когда мы ее нашли, она сидела среди трупов, закрыв лицо руками, и плакала, — ведь она все-таки была юной девушкой, и ее сердце героини все же было девичьим сердцем, полным нежности и сострадания. Она думала о матерях павших солдат — и своих и вражеских.