Личный демон. Книга 2
Шрифт:
— Тш-ш-ш, — приговаривает незнакомка, проводя смуглой кистью в воздухе в полуметре от катиной плоти. — Спи… спи.
Скачки тут же прекращаются. Катерина выдыхает, обессиленная, и автоматически опускается в кресло, а усевшись, осознает: перед нею богиня, в паре с супругом давшая начало ВСЕМ вещам. Стоит. А она, Катя, сидит, развалившись, расставив колени и отдуваясь, как последняя деревенщина. Вцепившись в подлокотники, Саграда напрягает мышцы рук, собираясь вытащить обмякшее тело из такого уютного кресла.
— Отдыхай, — разрешает Уичаана и потягивается, точно кошка после сна. Большая кошка, хищная. Пантера. Тень от листьев оливы пятнает
— Я… я не вызывала? — не то утверждает, не то спрашивает Катерина.
— Как это? — изумляется богиня и резким жестом выбрасывает руку вперед. Саграда из последних душевных сил заставляет себя не дергаться. — С мужскими богами спор начала? Начала! — Отгибается первый палец. — Войну им пообещала? Пообещала! — Второй палец. — Жертву принесла? Принесла. — Третий палец. — Свою жизнь посулила? Посулила! — Четвертый палец. — Дашь мне власть над сердцем гор — дам тебе все, что просишь.
Ну наглая, а? — безмолвно возмущается Камень. Еще и власть ей дай! Надо мной! Стерва.
— Войну? — лепечет Катя и опять не сознает, вопрос это или подтверждение.
— А как же, — с упоением в голосе произносит богиня-пантера. — Хотят войны — будет им война. Мужчи-и-ины.
— Ты! Отойди от нее! Быстро! — раздается окрик с крыльца. Даже не поворачиваясь, Саграда знает: то разгневанная итальянка целится в богиню из дедовского ружья невообразимой красоты. Норов у ружья тоже невообразимый. Выстрелит оно, даст осечку или взорвется в руках стрелка — никому не ведомо.
— Дай еще каши, — неожиданно жалобным голосом просит Уичаана. — Жрать охота. Потом пристрелишь. Есть у тебя каша?
— Да я много наварила… — теряется Тинучча. — Ты… Вы заходите, я сейчас.
И божество древнего, вымирающего народа, с хитрым видом подмигнув Катерине, уходит в дом. Есть ризотто и строить военные планы против молодых, наглых, самоуверенных мужских богов.
— Я спрашиваю, когда это кончится? — бормочет в пространство Саграда.
Сама виновата, отвечает Глаз бога-ягуара. Какого Питао-Сиха [128] ты ее вызвала? Она же никому житья не даст!
А ты? — ярится Катерина. Сам меня во все втянул и сам попрекаешь?
Я? Я тебя втянул? Это ТЫ меня втянула, одним глотком, шлюха ты дьяволова! — рычит Камень. Лежал бы сейчас в мусорной куче, спал себе вечным сном, никого не трогал! Нет, пришла, совратила, растворила в себе, протащила через ад, через небо, через всё! Я тебе что, оберег копеечный, чтоб мною помыкать? Я, между прочим, великая природная сила!
128
Питао-Сих — бог неудач в мифологии сапотеков — прим. авт.
— Ругаетесь, как старые супруги, — хихикает Уичаана, перевесившись через подоконник. — Скажи ему: я тоже тебя люблю. И иди есть.
— Я тоже тебя люблю, — покорно бормочет Катя.
То-то же, довольно отзывается дар бога-земледержца. То-то же.
Кэт не доносит руку до рта. Не судьба ей выпить собственной крови за будущую отцеубийцу, за дочь свою, словом матери отданную на волю дьявола. Запах крови, хмельной и пряный, будто теплое вино, отдаляется, руки Саграды растут, удлиняются, будто ветви тысячелетнего дерева, будто дороги, по которым гонит ее судьба.
Пиратка боится этих женщин, что глядят на нее с бесконечным, вселенским равнодушием. Вернее, она боится ВСЕХ женщин, не видя в них сестер, а видя лишь исчадия ада. Ада под названием «жизнь». Жестокие маленькие шлюхи с ножом за подвязкой и еще одним — за низко вырезанным корсажем. Ласковые с гостями и беспощадные с девками хозяйки борделей. Прошедшие огонь и воду содержанки богатых господ, всегда готовые предать, унизить, уничтожить. Порядочные женщины, рядом с которыми дьяволицы из борделей кажутся почти милосердными.
Весь ужас перед дочерьми Евы взрывается внутри Кэт, точно на Саграду падает солнце. Падает, брызжа яростью, жадное и смертоносное, раскрывая алую по краям и белую посередке пасть. Огненный кокон обнимает плоть Пута дель Дьябло, она горит, горит заживо. И одновременно мерзнет под ледяным, вымораживающим глазом луны. Китти скулит и лижет щеку Кэт, проходясь невыносимо шершавым языком по свежему ожогу, по сморщенному веку, по обнажившемуся виску, где волосы спеклись в колтун и воняют паленым. Саграда хрипит и дергается, пытаясь оторвать демона от себя, но не в силах поднять руку, тяжелую и длинную, словно рухнувшая грот-мачта. Тем временем лицо и тело ее становятся углем и пеплом, кровь кипит и сворачивается в ранах, а Китти торопливо слизывает ее огромным жадным языком.
Моя кровь против меня… моя душа против меня… мое тело против меня… — шепчет без голоса Пута дель Дьябло. У нее больше нет ничего своего, верного, надежного: ни ребенка, ни тела, ни души. Но ведь она много лет так жила, пора бы привыкнуть. А вместо этого за несколько месяцев Кэт привыкла к другому: к всеведенью Эби, к послушанию Китти, к любви милорда. Она, продажная девка, узнала, что мужская любовь может приносить наслаждение, что дети годятся не только для повышения статуса. И все, как всегда, оказалось ложью, мороком, навью.
Сейчас ее убьют и демоница, предавшая сестру, обглодает ее кости.
Она отомстит. Не знает кому, не знает как, но отомстит. Она поднимется из груды праха, даже если придется заплатить остатками своей души, изорванной, измаранной, изнасилованной — поднимется и отомстит.
— Не жадничай, Омесиуатль, [129] ты ее прикончишь. Не наигралась еще с огнем-то? — произносит кто-то по левую сторону Кэт — замерзшую, потерявшую чувствительность (и слава богу!), но целую и невредимую сторону.
129
В ацтекской мифологии — богиня-демиург, аналог Уичааны в пантеоне сапотеков, жена Ометекутли, бога огня. Омесиуатль и Ометекутли, супружеская пара демиургов, стала прародителями всего сущего — прим. авт.