Личный лекарь Грозного. Прыжок в прошлое
Шрифт:
— Кузьма, мне сейчас недосуг с тобой эти дела обсуждать, не до этого мне. Ты вот сам попробуй подумать, как это можно сделать. А вот вечером я приеду, тогда и расскажешь, чего надумал, а потом уже решим, как и что, дело то нужное для нас.
Когда я приехал в Кремль меня срочно вызвали к царю. Иоанн Васильевич нервничал, это было видно невооруженным глазом.
— Сергий Аникитович, митрополит Антоний занемог. Лежит в покоях своих, и не встает, второй день, я сам только, что об этом узнал.
Слушай Щепотнев, ты свой язык на замке держишь, это хорошо, так
А уж если встанет Антоний на ноги, сам знаешь, я в долгу не останусь, мое слово крепкое.
В ответ я только поклонился и, пообещав сделать все, что смогу вышел из царских палат.
У резиденции митрополита, стояли монахи, увидев меня, они без слов расступились, и пропустили в двери.
Когда я зашел в темную палату, где лежал Антоний, там почти ничего не было видно. Я попросил сопровождающих зажечь свечи. На кровати полусидел митрополит. Его лицо и глаза были желтоватого цвета. А сам он казался осунувшимся и похудевшим.
— Гепатит? — была первая мысль.
Я поклонился митрополиту, тот был в ясном сознании и также приветствовал меня.
— Вот уж не думал, что меня ты греховодник лечить будешь, — слабо улыбнулся он.
Усевшись рядом с больным, я неспешно начал расспрос и, похоже, гепатитом здесь не пахло, зато при пальпации живота в проекции желчного пузыря было явное раздражение брюшины.
— Плохи дела, — думалось мне, интоксикация, пожилой возраст, капельниц у меня нет, эфирный наркоз, все одно к одному, умрет на операционном столе, скорее всего.
Антоний проницательным взором, как будто читал все сомнения написанные у меня на лице:
— Давай рассказывай Сергий, что ты у меня наглядел?
— Владыко, плохие дела у тебя. Есть под печенью желчный пузырь, так вот полон он камней, и один камень выход из пузыря закрыл, если этот пузырь не снять, то он лопнет и вскоре умереть придется.
Митрополит пожевал пересохшими губами и произнес:
— Ну, а ты раб божий, что можешь предложить?
— Владыко, могу я предложить, снять этот пузырь, только болезнь ослабила тебя и от дурман-водки моей можешь ты не проснуться.
Антоний поднял глаза на окружающих:
— Все слышали, что Щепотнев говорил. Так вот думаю я, что лучше от дурман — водки не проснусь, а если Господь бог решит, что жить мне еще нужно, то жив буду. Давай лекарь делай свое дело.
Через три часа, митрополит уже раздетый лежал привязанный к операционному столу у меня в больничке. Все подворье было заполнено монахами, которые молились и крестились за здравие Антония. А отец Варфоломей уже служил внеочередную службу в забитой до отказа домовой церкви.
Ну, вот пришел час первого настоящего испытания для меня и моих помощников. Сегодня их у меня было пять человек, стоявших в холщовых балахонах, и масках. По моей команде одни из них начал давать наркоз. Второй лекарь стоял рядом с подобием мешка Амбу, сделанного из тонких рыбьих
Я мысленно перекрестился и начал разрез, выдрессировал я своих помощников хорошо, не успел я протянуть руку, как в ней уже был иглодержатель с иглой и ниткой. Быстро перевязав сосуды и просушив рану, я открыл брюшную полость и вручил расширители одному из ассистентов.
Дальше я все делал, как на автомате — выделение пузырного протока, его перевязка, перевязка пузырной артерии, и только коротко прошипел сквозь зубы, когда мне дали в руку иглодержатель с шелком:
— Вашу мать, с кетгутом дай.
Затем осторожно выделил сам пузырь из серозной оболочки, выложил его на приготовленную плошку. Когда я начал гемостаз оставшейся полости мне сообщили испуганным голосом:
— Сергий Аникитович митрополит дышать перестает.
Я похолодел.
— Давайте быстро, как я учил, маску на лицо и дышать! Дрожащими руками мой ученик начал качать мешок.
— Какой пульс, — крикнул я.
— Пока один раз на счет сто один- сто два.
Так наркоз у нас прекращен, дыхание пока искусственное, я ушиваю операционную рану, оставляю стерильные холщовые тампоны, увы, резиновых дренажей пока нет.
А теперь дышать и дышать, увы, никаких стимуляторов дыхательной и сердечной деятельности у меня нет. Вдруг мне показалось, что впалая грудь митрополита слегка поднялась не во время сжатия мешка.
— Георгий погоди не качай!
И на наших глазах Антоний вздохнул сам, затем еще раз, я проверил пульс, который был по моим прикидкам уже шестьдесят в одну минуту.
Постепенно больной порозовел, видимо артериальное давление немного поднялось. И, похоже, наркоз перешел уже в постнаркозный сон.
Я, в насквозь мокром халате, взял плошку с пузырем и разрезал его скальпелем и вылил содержимое в баночку. Развернув пузырь, я увидел большой пролежень во входе в пузырный проток, да, еще немного и перитонит старику был бы обеспечен. Мои же ученики с удивлением впервые в жизни смотрели на желчные камни.
Когда я вышел из операционной, на меня уставились колючие взгляды нескольких сановитых монахов.
— Пока все хорошо милостью божьей, — сказал я, — все, что нужно сделал. Теперь надо только молиться Господу, чтобы даровал нашему митрополиту выздоровление.
Пришлось проявить настойчивость, поскольку митрополита не хотели оставлять у меня. Но с этим решилось очень просто, я сказал, что в таком случае за все последствия такого действия будет отвечать тот, кто это решил, и все монаси сразу потупили свои взоры. Так, что, оставив несколько человек, для ухода и присмотра все остальные разъехались по своим местам обетованным. Я же остался наблюдать за все еще спящим митрополитом. К сожалению доверить кому — либо наблюдение я еще не мог. И мне предстояла бессонная ночь. Антоний долго не просыпался, но все же он, наконец, открыл глаза и первым делом, болезненно скривясь, прошептал: