Личный поверенный товарища Дзержинского. Книга 3. Барбаросса
Шрифт:
– Коллега Казен, – ещё раз спросил Мюллер, – вы уверены в том, что всё пройдёт благополучно?
– Не волнуйтесь шеф, – сказал я, – я рядом с вами и совершенно спокойно выпью то же самое, что и у вас. Если хотите, давайте поменяемся пузырьками.
– Нет, – сказал Мюллер, – как есть так есть, пьём на счёт три…
Мы выпили. Ничего не происходило, затем у меня начали слипаться веки, как будто кто-то намазал их сиропом, и они стали закрываться, унося меня в спокойный сон в тепло натопленной комнате.
Я проснулся первым от холода. Растолкал
– Бригадефюрер, вставайте, что-то не так, – сказал я.
Мы лежали среди обгорелых брёвен, присыпанных лёгким снежком. Вдали светились какие-то огоньки, и была тишина. Главного дома Либенхалле не было. Не было моей машины. Дом сгорел. Мы вышли на дорогу. Смеркалось. Вдали по шоссе проезжали автомашины, а нам навстречу шёл какой-то пьяненький мужчина, распевавший традиционную рождественскую песню: «О танненбаум, о танненбаум, ви грюн зинд дайне блэттер…». Я присмотрелся и узнал полицайрата Пауля Мацке, начальника первого подотдела отдела IVC, занимавшегося обработкой информации, главной картотекой на объекты разработки, справочной службой, наблюдением за иностранцами и вопросами согласования выдачи виз.
– Добрый вечер, партайгеноссе Мацке, – приветствовал я его.
Мацке увидел нас и упал как подкошенный. Я схватился за пистолет, но вокруг была тишина, и вряд ли кто-то стрелял в нашего коллегу.
Мы бросились к нему. Мюллер поднял голову сотрудника на колени, а я стал растирать ему виски снегом. Мацке открыл глаза и снова отрубился.
– Что здесь делает Мацке в это время? – удивился Мюллер. – Со мной его отпуск не согласовывался и почему здесь всё сгорело?
– Эй ты, вставай, – я пнул лежащего Мацке ногой, – или мы тебе наподдаём так, что тебе не покажется этого мало.
Мацке начал шевелиться и вроде бы приходить в себя.
– Господин Казен, – попросил он, – пните меня ещё раз, а то я не поверю, что это вы.
– Что с вами, господин Мацке, как вы оказались здесь? – спросил Мюллер.
– Господин группенфюрер, – сказал Мацке, – ведь вас же похоронили на Кройцбергском военном кладбище Берлина. Ваше тело нашли в августе в здании Министерства авиации, вас опознали по документам на группенфюрера СС Генриха Мюллера.
– Меня? – удивился Мюллер. – Вы с ума сошли Мацке, какой август, какой группенфюрер, что вы несёте?
– Как что я несу? – взмолился Мацке, – Война закончилась пять с лишним лет назад, здесь английская зона оккупации, и я не Мацке, а Михель, мелкий служащий табачной фабрики. Если кто-то узнает, кем я был, то меня посадят лет на десять-пятнадцать. После Нюрнбергского процесса гестапо и СС названы преступной организацией. Всех наших коллег судят и садят по тюрьмам. Кого-то и расстреливают. Пойдёмте ко мне домой. Жена уехала к матери, и я дома один.
Мы пошли в домишко, где размещался Мацке.
– Я, господин Казен, – сказал он, – когда вы исчезли с господином Мюллером, решил податься в ваши края, потому что туда пришли англичане, они всё-таки не такие заклятые наши враги, как Советы, а ваше Либенхалле почти
– Крысы бегут с корабля, – презрительно сказал Мюллер.
– Знаете, господин Мюллер, а вот вы сами куда делись? – непривычным для него тоном заговорил Мацке. – И Борман сбежал из-под суда, и вас бы тоже судили, как и его, и как Кальтенбруннера.
– А Кальтенбруннера-то за что? – спросил Мюллер.
– Так он же после покушения на Гейдриха в июне 1942 года был назначен начальником РСХА, – сказал Мацке, удивляясь, почему мы спрашиваем об этом, так как сами должны прекрасно знать об этом.
– Где было покушение, и кто в нём участвовал? – продолжил расспросы Мюллер.
– В Чехии, английские парашютисты-диверсанты, – с расстановкой проговорил Мацке.
– Мацке, налей-ка мне что-нибудь выпить, – сказал Мюллер и грузно опустился на табуретку.
Глава 22
– Что за суд был в Нюрнберге? – спросил Мюллер.
– Международный военный трибунал, – сказал Мацке, – чуть ли не весь 1946-й год заседали.
– И кого к чему приговорили? – спросил Мюллер, и было видно, что он ошеломлён всем происходящим.
Мацке не зря был ответственным за систематизацию всех данных и картотечный учёт. У него всё было разложено по полочкам.
– Гёринга, Риббентропа, Кайтеля, Кальтенбруннера, Розенберга, Франка, Фрика, Штрайхера, Заукеля, Зейсс-Инкварта, Йодля повесили, – начал перечислять он. – Бормана приговорили заочно. Гёринга уже мёртвого вешали. Успел отравиться. Говорят, жена во рту во время поцелуя ампулу с ядом передала. А мне кажется, что это наши охрану купили. Американцы на охране были, а они коммерсанты ещё те. Гессу, Функу, Редеру пожизненное. Шираху и Шпееру по 20 лет. Нейрату 15 лет. Дёницу 10 лет. А вот Фриче, Папена и Шахта оправдали. Оказались ни при чём.
– Ни при чём, – как эхо повторил Мюллер. – И фюрер с Гиммлером и Геббельсом тоже оказались ни при чём? – спросил он.
– Эти сами себя казнили, – сказал Мацке. – Фюрер женился на Еве Браун, и они вместе отравились. Геббельс с женой сначала отравили своих детей, а потом их застрелили охранники. Трупы Гитлера и Геббельсов сожгли. Рейхсфюрер решил сдаться англичанам, здесь недалеко. А они заставили его раздеться догола. Вот он и раскусил ампулу, что у него была в коронке спрятана.
– Я так и думал, что этим всё и закончится, – пробормотал Мюллер.
Немного помолчав, он повернулся к Мацке и сказал:
– Пауль, расскажите мне, что произошло после нашего поражения?
– Хорошего мало, – начал рассказ Мацке, – 8 мая англичане, американцы и французы приняли капитуляцию от Кейтеля.
– И французы тоже? – вытаращил свои маленькие глазки Мюллер.
– А потом приехал маршал Жуков, – продолжил Мацке, – обложил всех русскими семиэтажными матюгами и заставил церемонию капитуляцию произвести по новой с участием русской стороны.