Личный поверенный товарища Дзержинского

Северюхин Олег Васильевич

— Кто вы такой? — спросил меня Дзержинский.

— Человек, — ответил я.

— Шутить изволите, сударь, — обиделся председатель ВЧК.

— Какие шутки, господин Дзержинский, — сказал я, — два месяца сижу, никто и ничего не говорит, а тут оказывается, что никто и не знает, кто я и за что посажен.

— Ошибаетесь, господин Казанов, — сказал Дзержинский, — мы знаем, кто вы, просто хотим проверить вашу искренность.

— И как, проверили? — совершенно искренне поинтересовался я.

Похоже, что я уже разозлил Дзержинского.

Он закурил и стал широкими шагами расхаживать по кабинету, делая глубокие затяжки.

— Курить будете? — внезапно спросил он.

— Не откажусь, — сказал я и взял предложенную папиросу.

— Самое интересное, — сказал первый чекист, — мы действительно не знаем, кто вы такой. Знаем, что вы мелкий чиновник министерства иностранных дел, но что вы делали в Зимнем дворце? И что за бумаги вы сжигали?

— Вы бы доверили кому-то ваши семейные тайны? — спросил я.

— Конечно, нет, — искренне ответил Дзержинский.

— Вот и я решил, что мне семейные тайны доверить некому, — сказал я.

— Хорошо, а почему денежное содержание вам выплачивалось управлением военной контрразведки? Какое отношение вы имеете к военному ведомству? — допытывался Дзержинский.

— Да никакого отношения я не имею к этой контрразведке, — совершенно искренне говорил я.

— Чем занимался ваш непосредственный начальник полковник Борисов? Где он сейчас? — следовал новый вопрос.

— Не знаю, — отвечал я. Я и действительно не знал, где он. Где-то за границей. Это все равно, что сказать — на деревне у дедушки.

Вопросы следовали один за другим. Чем занимались, что означают не сожжённые мною письма, почему я числюсь по ведомству иностранных дел, кто руководил нами, почему мы располагались в Зимнем дворце? На все вопросы следовал ответ — не знаю. Я в эти вопросы не вникал. В нашей работе вообще не положено влезать в то, что поручено не тебе. Излишнее любопытство не только не приветствовалось, но и пресекалось.

Не получив ничего нового, Дзержинский велел отправить меня снова в тюрьму. Я сидел почему-то в одиночке. Мер физического воздействия ко мне не применяли, потому что будущий генеральный прокурор СССР Андрей Януарьевич Вышинский ещё числился в рядах меньшевиков и не выражал восторга по поводу советских порядков.

В камере я встретил Новый год. Честно говоря, если не ведёшь записей или не учитываешь дни, то сбиваешься со счета. Просто в один из дней, во время раздачи пищи раздатчик шепнул — с Новым годом. Значит, 1918 год. Прожито почти двадцать семь лет жизни и кроме родителей некому даже слезу пролить по поводу моей несчастной судьбы.

До «красного террора» оставалось полгода, но в воздухе уже пахло грозой. Как это объяснить, не знаю, но у меня, сидящего в одиночке, было какое-то предчувствие перемен.

Примерно в середине января меня снова вызвали к Дзержинскому.

— Вспомнили, что-нибудь? — спросил председатель ВЧК.

— Трудно

что-то вспомнить, если ничего не знаешь, — ответил я. Когда положение безвыходное, то только лишь юмор может поддержать волнение духа.

О намерениях большевиков судить было трудно. 5 января был разгон мирной демонстрации в поддержку Учредительного собрания. 7 января большевики разогнали само Учредительное собрание. С 1 февраля по большевистскому декрету Россия перешла на Григорианский календарь, и после 31 января наступило сразу 14 февраля.

— Товарищ Ленин считает, что вы можете быть полезны Советской власти и вас следует освободить под постоянный надзор до того момента, когда вы добровольно будете работать с новым правительством России, — сказал Дзержинский. — С большим сомнением, но и я огласился с мнением председателя Совнаркома. Товарищ Мария, — громко сказал председатель ВЧК.

В кабинет вошла женщина-чекист. Будем точнее, девушка-чекист. Чекистка. Лет двадцати пяти. В красной косынке, кожаной куртке, подпоясанной ремнём с кобурой нагана, в яловых сапогах.

— Вот, товарищ Мария, ваш подопечный, — сказал Дзержинский. — Пока он наш потенциальный враг. Вы его будете сопровождать везде. Повторяю — везде. Даже спать он должен под вашим присмотром. В случае контрреволюционной деятельности вы можете привести в исполнение подписанный ему приговор социальной защиты — расстрел. Если он от вас сбежит для враждебной деятельности, можете привести приговор в исполнение в отношении себя.

— А от вашего поведения будет зависеть жизнь этой девушки. Вот и выбирайте между вопросами чести и исторической целесообразности, — сказал мне главный чекист страны.

— Вы меня хорошо поняли, товарищ Мария? — спросил Дзержинский девушку.

— Поняла, товарищ председатель ВЧК! — звонко ответила чекистка.

— У этой рука не дрогнет, — подумал я.

— Вот ваши мандаты, — сказал Дзержинский и подал каждому из нас по бумажке.

В моей бумажке было написано:

МАНДАТ.

Предъявитель сего, Казанов Дон Николаевич, является важным потенциальным сторонником или противником Советской власти и находится под наблюдением и защитой Всероссийской Чрезвычайной Комиссии до особого на то распоряжения.

Пред. Совнаркома В. Ленин (Ульянов).

Пред. ВЧК Ф. Дзержинский.

Все скреплено печатями управделами Совнаркома и канцелярии ВЧК.

Маленькая бумажка, а определяет жизнь мою и судьбу до особого на то распоряжения.

Глава 18

Мы вышли из кабинета.

— Давайте знакомиться, — предложил я.

— Обойдёшься, — сказала Мария и подтолкнула меня в спину.

— Весёлое начало, — подумал я. — Вероятно, надзирательница из женской тюрьмы.

— Куда пойдём? — поинтересовался я.