Личный враг Бога. Дилогия
Шрифт:
— Да, конечно. — Он заерзал, тесня Ивана. — Меня зовут Глеб. И можно «на ты», я ведь еще не настолько стар, чтобы… э-э… величать меня… значит… — Глеб запутался в словах — все-таки выпито было уже немало — и замолчал. Вероника села рядом.
Оказалось, что у всех уже налито, а пересевший на кресло Сергей произносит какой-то тост.
— Хорошо сказал, Сережа! — Карина захлопала в ладоши. Все чокнулись, выпили за что-то, кажется за знакомство.
«Утром на работу», — с тоской подумал
Он разлил по рюмкам и коротко провозгласил:
— За встречу.
— За встречу! — весело подхватила Карина.
— За встречу, — улыбнулась Вероника и отбросила волосы с лица…
Потом были какие-то провалы. Время, в котором его не существовало, из которого он выпадал. Иногда вдруг наплывала действительность, и тогда он обретал себя и в недоумении смотрел на происходящее. Так дремлющий перед телевизором человек воспринимает идущий на экране фильм — обрывками, несвязными эпизодами, не зная ни сюжета, ни взаимоотношений персонажей, видя только одни и те же лица, которые что-то делают, говорят…
Сергей играет на гитаре. Иван пытается подпевать. Карина зажимает ему рот. Вероника звонко смеется…
Кто-то закончил рассказывать анекдот. Все хохочут. Иван хлопает ладонью по столу, опрокидывает бутылку водки. Карина вскакивает, бежит на кухню за тряпкой…
Вероника что-то объясняет ему. Он согласно кивает, но ничего не слышит, неотрывно смотрит в ее глаза и никак не может сосредоточиться на словах…
Какие-то парни. Кажется, они были вместе с Иваном там, на улице. Зашли, не раздеваясь: лиц не видно, натянутые по брови вязанные шапки, поднятые воротники, одинаковые черные куртки на меху. Опрокинули по рюмке. Тихо сказали что-то Ивану. Сергей молча смотрел на них и был суров, насупился грозно. Затем парни ушли, захватив с собой огурец…
Они с Вероникой целуются. На кухне. Дверь закрыта. Там визжит Карина, что-то хрипит Иван, пытаясь петь. Звенят струны расстроенной гитары…
В квартире никого нет. Вероника говорит, что все вышли прогуляться. Он целует ее, и все никак не может вспомнить ее имя. Губы твердые, агрессивные. Он отрывается, бормочет пьяно:
— Я люблю тебя, — но никак не может вспомнить имя, потому что в голове крутится глупая мысль, смысл которой он никак не может ухватить, так как пытается вспомнить имя девушки: «…Вот это ничем нельзя заменить…»
Они целуются долго.
«…это ничем нельзя заменить…»
«Вероника… Вероника!»
Первое, что услышал Глеб, когда пришел в себя, был гулкий перестук капель. Где-то совсем рядом капала вода, и он, не торопясь прозреть, решил, что идет вялый дождь. А потом в отдалении кто-то что-то крикнул коротко и невнятно, и глухое эхо отозвалось, повторяя неразборчивое слово.
Глеб открыл глаза. Над ним выгнулся дугой низкий каменный
Глеб поднялся на локте и огляделся.
Он лежал на охапке гнилой соломы. С трех сторон его окружали глухие каменные стены. С четвертой стороны — прямо перед ним — находилась ржавая решетка из толстых прутьев. За ней был узкий темный коридор, на противоположной стороне которого он разглядел еще одну решетку — по-видимому, еще одну камеру.
Голос приближался. Кто-то повторял короткое слово, и Глеб все никак не мог его разобрать.
Он уже понял, что находится в тюрьме, и даже догадывался, за что именно его посадили, но кроме всего этого, еще что-то важное беспокоило его, что-то не давало покоя. И он не мог понять, что именно…
— Завтрак, — Глеб наконец-то разобрал слово.
По темному коридору за решеткой кто-то нес заключенным завтрак.
Глеб встал.
Что-то не так…
— Завтрак… — раздалось уже совсем близко. В коридоре сделалось чуть светлей.
— Завтрак!..
Глеб зажмурился, на мгновение ослепленный светом факела. В решетку ткнулась миска с бурой баландой, в которой плавал раскисший кусок хлеба. Глеб схватил ее, и сутулый человек пошел дальше по коридору, волоча за собой скрипучую тележку с водруженной большой кастрюлей и монотонно каркая:
— Завтрак!..
— Эй! — окликнул его Глеб. — Меня скоро выпустят? За что меня посадили?
В коридоре вновь стало темно. Человек, не обращая внимания на вопросы Глеба, уходил прочь.
— Эй! — Глеб вцепился в прутья решетки, прижался к ним лицом, пытаясь высмотреть если не фигуру тюремщика, то хоть отблески факела на стенах. — Я ничего не сделал!
— Завтрак… — раздалось совсем уже тихо.
Вновь стало слышно, как с заплесневевшего потолка капает вода. Глеб опустился на охапку соломы, с опаской понюхал баланду. В общем-то пахло вполне съедобно, почти аппетитно, особенно если учесть, что он вот уже второй день обходился без пищи. Единственная проблема заключалась в том, что ложки ему почему-то не дали. Возможно, заключенным ложка не полагалась.
— Эй, — сказал Глеб негромко, скорее для себя, чем для человека, разносящего еду, — а чем я буду есть?..
Естественно, ему никто не ответил, если не считать далекого гулкого отголоска, в котором еще можно было разобрать что-то похожее на слово «завтрак».
Смирившись с таким невниманием, Глеб через край, бычком, стал хлебать баланду. Она была еще теплой и на удивление густой. Выхлебав все до конца, Глеб начисто вылизал миску и отставил в сторону. Пожалуй, нахождение в тюрьме имело кое-какие положительные стороны.
— Привет, парень, — раздался вдруг негромкий голос как бы из ниоткуда. Глеб вздрогнул и поднял голову. Если с ним и могли сейчас говорить, то лишь из камеры напротив. Но там было так темно, что Глеб ничего не мог разглядеть.
— Ты кто? — осторожно спросил он.
— Что, не узнал меня? — Сомнений не было — голос доносился из соседней камеры.
— Нет.
— Он меня не узнал! — затараторил невидимый собеседник. — Должно быть, у него столько знакомых, что он просто не помнит их всех. Да? Это так? У тебя много знакомых, парень? Так много, что ты не узнал меня?