Лицо Аэны
Шрифт:
Тот не заметил его, поглощенный созерцанием нескольких объемных изображений в углу кабинета, и агенту пришлось напомнить о себе тактичным покашливанием.
— А, это вы, — повернулся к нему шеф. — Что привело вас ко мне, старина? Хотите попросить прибавки?
— Нет, — сказал агент. — С этим все в порядке. Денег я получаю с каждым годом все больше. Я хотел спросить, нельзя ли мне сменить работу, шеф?
— Почему? — быстро отозвался тот.
Агент ответил не сразу. Он стоял, съежившись под удивленным взглядом собеседника, смущенно потирая подбородок, напоминая всем своим обликом грешника на исповеди, не решающегося сделать
— Даже не знаю, как объяснить толком… — вымолвил он наконец. — Еще за много дней перед тем, как отправиться в сельву, у меня начинается бессонница. Я все оттягиваю и оттягиваю сборы, выискиваю любой повод, чтобы задержаться, хотя бы на день-другой…
— Боитесь мести отшельников?
Агент покачал головой:
— Отшельники никогда никому не мстят, вам это известно. Если агенты не возвращаются в мегалополис, то совсем но другой причине.
— Вы, очевидно, не смотрите вечерней видеопрограммы, — возразил начальник. — Как раз вчера показывали вашего коллегу, ставшего очередной жертвой…
— Смотрю, — перебил агент. — И вы можете быть уверены: за годы работы в сельве я успел узнать, как выглядят укушенные гремучей змеей.
Шеф бросил на него короткий испытывающий взгляд, но спорить не стал.
— Однако какая-то причина все-таки есть? — спросил он после паузы.
— Причина? — протянул агент задумчиво. — Причина, очевидно, в том, что я уже не гожусь для этой работы. Чересчур хорошо я знаю отшельников, в этом все дело. Больше, чем надо старшему агенту по спасению жителей сельвы.
Последние слова, произнесенные с откровенным сарказмом, заставили шефа вскинуть брови.
— Если узнаешь кого-то слишком близко, за это всегда приходится расплачиваться, — все так же задумчиво продолжал агент. — Мой приятель, репортер одной из видеопрограмм, утверждает, что главное в его ремесле — не сойтись чересчур близко с теми, о ком он готовит сюжет. Тогда начинаешь видеть в человеке совсем не то что видят или хотят видеть другие. Это единственный способ не угробить передачу, считает приятель. И я его понимаю.
— А я нет. У вашего приятеля несколько странная логика, —заметил шеф.
— Не все в жизни подчиняется логике, — возразил агент. — Может, вы объясните, отчего меня давно уже не покидает мерзкое ощущение, когда… — Он неожиданно осекся, вскинув глаза на начальника, словно сомневался, стоит ли продолжать. Все же договорил — медленно, тяжело выжимая из себя слова: — …Когда я заманиваю какую-нибудь девчушку или зеленого юнца в мегалополис тайком от их родителей, сулю детям золотые горы, бездну всяких чудес, у меня такое ощущение, что я сам себя вываливаю в дерьме. Вы бы поглядели, какие доверчивые глаза у этих детишек…
— А ощущения, что вы забыли инструкцию, у вас при этом не возникает? — едко бросил шеф. — Инструкцию, которая гласит: пока отшельник в сельве, он — враг.
— Я твержу инструкцию, как заклинание, — тихо ответил агент. — Но это слабо помогает. К тому же с каждым годом в сельве все труднее работать. Не знаю, каким образом, но отшельники ухитряются поддерживать между собой связь, и вступить с ними в контакт почти невозможно. Приходится отыскивать совершенно глухие уголки, где и слыхом не слыхали о нашем брате, — только тогда есть какой-то шанс. Разве так трудно подыскать мне другую работу?
— А кто будет выколупывать отшельников из сельвы, словно жуков из коры? — вопросом на вопрос ответил начальник. — Специалистов
— Вам-то известно, как именуют этих избранных.
— Это отшельники окрестили вас «ловцами душ» и «охотниками за черепами». В мегалополисе же вас именуют миссионерами, — со значением произнес руководитель, — а такое звание всегда было в почете. Я понимаю, — вздохнул он, — когда так долго общаешься с этими бродягами из сельвы, всякая чертовщина поневоле лезет в голову. Но нужно уметь не слышать того, чего слышать не следует. Тем более, что это предписывается инструкцией.
— Я помню об инструкции, — сказал агент. — Еще ни разу я не позволил себе заговорить с отшельником о его убеждениях. Из-за чего, кстати, до сих пор толком в них не разобрался, а это, очевидно, не украшает человека моей профессии. Но поймите, затыкать себе все время уши я тоже не могу. Иногда до них кое-что долетает. Например, то, что в мегалополисе отшельников поселяют в резервациях, бросают в рудники, где и промышленные роботы больше года не протягивают…
— Так поступают лишь с теми, кто не хочет сотрудничать, принципиально не приемлет благ цивилизации, — с неподдельным возмущением воскликнул шеф. — Дети отшельников лучше поддаются обработке, многие из них становятся жителями мегалополиса и совсем не жалеют об этом. Однако кто виноват, что их отцы и матери столь твердолобы?! Мегалополис поступает гуманно уже потому, что не лишает этих упрямцев жизни, как бы там не возмущались красные по этому поводу. Вы знаете, у них в ходу теория, будто бы существование отшельников — еще одно доказательство обреченности нашего мегалополиса. Понимаете, обреченности! — с ненавистью повторил он. — Мы обязаны лишить их этого доказательства. Мы — единственный мегалополис на планете, живущий по своим законам, у нас слишком много внешних врагов, чтобы позволить себе еще и отшельников. Пусть нас называют последним осколком прошлого — мы обязаны доказать, что имеем право на будущее. Это историческая задача. По сравнению с ней жизнь нескольких сотен или даже тысяч лесных отщепенцев ничего не значит. И пока они существуют там, в сельве, нам очень нужны люди вашей профессии…
Заметив протестующий жест собеседника, начальник прервал свой монолог, сказал в раздумьи:
— Впрочем, мы можем принять компромиссное решение — вы отправитесь в сельву в последний раз. Если и потом миссионерское бремя будет невмоготу, что ж, постараемся подыскать замену. — И шеф поднялся, давая понять, что разговор окончен.
Он проводил взглядом сутулую фигуру агента, покуда за ним не сомкнулись овальные створки входа. Помедлил в нерешительности, прежде чем бросить в невидимый микрофон:
— Соедините меня со службой безопасности мегалополиса…
Прозрачная капсула, стремительно пронизывая толщу этажей, неслась вниз, к подножию огромного здания-горы.
От быстрого перемещения у агента засосало под ложечкой. Он извлек из внутреннего кармана облатку с ярко-красными таблетками.
«Алко», — кричали кровавые буквы на этикетке, — это то, что наши пра-пра-прадедушки называли виски, только гораздо лучше». Агент положил таблетку под язык, почти мгновенно ощутив, как знакомое дурманящее тепло мягкими толчками начинает обволакивать мозг.