Лицо отмщения
Шрифт:
— Где твой господин, ублюдочный выродок? — глухо спросил Генрих Боклерк.
— Мне это неведомо, — цепенея под леденящим взглядом обычно щедрого на эмоции короля, негромко произнес пленный рыцарь.
— Ты думаешь, я с тобой играю, — хватая за ухо знаменщика принца Стефана, сквозь зубы процедил король. — Думаешь, я начну умиляться, какой ты храбрец. Так вот. Я не буду умиляться. Я зарою тебя живьем. Или утоплю в навозной куче. Ты будешь умирать долго и мучительно. И если не сейчас, то через пару часов или завтра утром все равно скажешь, где этот мерзавец.
Роберт Клиффорд с отчаянием глядел на короля.
Когда б не одно маленькое «но». В силу ли врожденных качеств или же из-за «дурного воспитания» Роберт Клиффорд был человеком не только храбрым, но и честным. Он искренне считал благом для Англии видеть королем принца Стефана, а уж никак не слабую женщину, да еще и проведшую столько лет при чужом дворе. Он искренне верил, что, если порождение святотатственного блуда, Матильда, взойдет на английский престол, королевство ждет неминуемая Божья кара.
Но то, что произошло в контрабандистской гавани неподалеку от Бродвелла, наполнило душу его тревогой и недоумением. Посланный своим господином на север к Перси и Пембруку, Клиффорд не пропускал ни одного аббатства на своем пути, чтобы не отслужить там мессу и не попросить Господа очистить его душу.
Он живо представлял себе, как предстанет перед мятежными вельможами и оповестит их, что принца Стефана, ради которого они взялись за оружие, ждать не стоит, — он не придет никогда, потому что никогда и не собирался сюда идти.
Роберт Клиффорд не любил Генриха Боклерка, да что там не любил — на дух не выносил, как на дух не выносят овчарки бешеных волков. Но по сути своей разве злодейское похищение вдовствующей императрицы чем-то лучше, нежели выходки короля? Об этом знаменщик Стефана Блуаского размышлял все последние дни. И выводы, к которым он приходил, удручали его не менее, чем предстоящая гибель.
— Ты что же, отрыжка пьяного мула, решил играть со мной в молчанку?! Если тебе не нужен язык, кивни — я тебе его вырву. Сам. Собственноручно. Раскаленными щипцами.
— Я не знаю, где Стефан, — коротко выдохнул пленник.
— Так! — зарычал Генрих Боклерк. — Эй, Фитц-Алан, сходи-ка распорядись, чтобы весь имеющийся в лагере навоз сгребли в одну кучу. Да, и попроси кузнеца, чтобы он приготовил мне молот. Я раскрошу этому недоумочному хорьку все кости в его никчемном теле.
Побледнев, королевский секретарь бегом направился к двери.
— Я не знаю, где Стефан, — повторил Роберт Клиффорд. — Он отправил меня на север, сам же на корабле отплыл на юг.
— На юг? — после долгой паузы выдавил король Англии. — Ты сказал «на юг»?
— Это чистая правда, — глядя поверх головы монарха, четко проговорил рыцарь.
— Господи, Господи! — Король сжал кулаками виски, пытаясь удержать колотившую в них кровь. Больше всего в этот миг ему хотелось, чтобы вместо короны его лоб и затылок сковали железным обручем, точно винную бочку. — Я старый дурак. Этот чертов щенок, этот паскудный гаденыш обвел меня вокруг пальца! Каков выродок! Я клюнул на приманку. Как голодная крыса на кусок сыра. Дурак! Старый дурак.
Фитц-Алан, замерший было
Передать распоряжение господина было делом минутным. Однако возвращаться к впавшему в самобичевание королю Фитц-Алан не торопился. Если бы ему вручили сейчас в руки лопату и заставили лично сгребать навоз, и в этом случае он бы, пожалуй, предпочел столь безрадостный удел перспективе вновь лицезреть Боклерка. Но желающих предложить лопату королевскому секретарю во всем лагере не сыскалось, и потому тот шел между шатрами, свысока глядя на чистящих коней оруженосцев, рыцарей, скрупулезно проверяющих заклепки на кольчугах и шлемах, и лучников, флегматично вощивших древки стрел.
Между шатров временами встречались монахи, без особой надежды смиренно внушавшие грубым воякам постулаты божеского отношения к противнику. Признавая в Фитц-Алане своего, монахи смиренно приветствовали королевского секретаря и уступали ему дорогу.
— Pax vobiscum! [61] — услышал докладчик государя откуда-то чуть сбоку. Он повернулся, чтобы ответить, да так и замер с приоткрытым ртом.
— Не делай такое дурацкое лицо, будто тебе в пиво опять налили чернил! — послышалось из-под капюшона, и Фитц-Алан увидел, как губы, явно не привыкшие шептать молитвы, сложились в самодовольную улыбку. — Это точно я, Блэк Боб Мак-Леод.
61
Pax vobiscum — мир вам (лат.).
Когда бы из-под сутаны бенедиктинца сейчас выглянул призрак самого Вильгельма Завоевателя, пожалуй, Фитц-Алан вряд ли бы удивился больше. Лет тридцать тому назад Боб Мак-Леод и сам нынешний королевский секретарь протирали штаны в епископской школе Дарема. Отец Боба пророчил своему пятому сыну аббатскую шапку. Но, судя по замашкам неуемного, бойкого на язык и кулак скотта, к церковной кафедре его нельзя было подпускать на выстрел из ростового лука.
Вот уже четверть века Фитц-Алан не видел своего бывшего однокашника, но слышать о нем иногда доводилось. То рассказывали, как он вместе с королем Александром Свирепым верхом в броне форсировал пролив, чтобы задать жару мятежным вассалам. То он вдруг оказывался в Париже, близ короля Людовика Толстого, то возвращался из Иерусалима с богатыми трофеями…
— Фитц, ну что ты стал, как виселичный столб? Можешь меня потрогать, только чур не щипаться. Это будет выглядеть непристойно. Идем, и позволь бедному монаху развлечь тебя беседой.
— Ты прибыл шпионить? — благостно улыбаясь, кивнул Фитц-Алан, понимая, что если его догадка верна, то при малейшей попытке закричать и позвать на помощь Блэк Боб не замедлит ткнуть его под ребра кинжалом.
— Фитц, дорогой мой, не будь остолопом! Если бы я прибыл сюда, чтобы пересчитать ноги ваших коней, я уж как-нибудь удержался бы, чтобы не броситься в объятия школьного дружка!