Лицо страха
Шрифт:
— Не удивительно.
— Но я сыт по горло этим. Может, он и сумасшедший. Но не в общепринятом смысле. Это что-то совершенно новое.
— Вы это чувствуете?
— Да.
— Психически?
— Да.
— Можете вы объяснить это?
— Сожалею.
— Чувствуете что-нибудь еще?
— Только то, что вы слышали в программе Прайна.
— Ничего нового с тех пор, как пришли сюда?
— Ничего.
— Если он не душевнобольной, тогда должны быть причины для убийства, — задумчиво произнес Предуцки. — Как-то они связаны. Вы об этом говорили?
— Я не уверен, что именно об
— Я не вижу, как эти убийства могут быть связаны.
— И я тоже.
— Я искал взаимосвязь. Я надеялся, что вы сможете что-нибудь ощутить здесь. Из окровавленной одежды, из беспорядка на столе.
— Я исчерпал себя, — сказал Харрис. — Вот почему я полагаю, что он нормальный или он сумасшедший нового типа. Обычно, когда я касаюсь предметов, непосредственно связанных с убийством, я могу почувствовать эмоции, страсти перед преступлением. Это как прыжок в реку отчаянных мыслей, умозаключений, образов... На сей раз все, что я получил, это ощущения хладнокровной, неумолимой, злой логики. Мне никогда не было так трудно составить портрет убийцы.
— Мне тоже, — сказал Предуцки. — Я никогда не претендовал на лавры Шерлока Холмса. Я не гений. Я работаю медленно. Я был удачлив. Видит Бог. В большей степени удача, чем мастерство, помогала мне иметь высокий показатель раскрываемости преступлений. Но в этот раз мне совсем не везет. Нисколько. Может, мне пора удалиться на отдых?
Оставив Айру Предуцки размышлять над остатками мрачного пиршества Мясника, Грэхем прошел через гостиную и увидел Сару Пайпер. Детектив еще не отпустил ее. Она сидела на софе, упершись ногами в кофейный столик. Она курила сигарету и смотрела в потолок. Дым спиралями окутывал ее, она сидела спиной к Грэхему. Какое-то мгновение он смотрел на нее. Яркий образ возник перед его глазами, напряженный, перехватывающий дыхание: Сара Пайпер в луже крови.
Он остановился. Его ошеломило видение. Подождал еще немного.
Ничего.
Он напрягся. Попытался еще раз вызвать образы.
Ничего. Только ее лицо и кровь. Все исчезло так же быстро, как и появилось.
Она почувствовала его присутствие. Повернувшись к нему, она произнесла:
— Хм.
Он облизнул губы и сделал усилие над собой, чтобы улыбнуться.
— Вы предсказали это? — спросила она, показав рукой на спальню убитой женщины.
— Боюсь, что так.
— Это невероятно.
— Я хочу сказать...
— Да?
— Было приятно познакомиться с вами.
Она улыбнулась.
— Хотелось, чтобы это было при других обстоятельствах, — произнес он, остановившись, обдумывая, как сказать ей о кратковременном видении, и размышляя, следует ли вообще говорить об этом.
— Может, мы еще встретимся, — сказала она.
— Что?
— Встретимся при других обстоятельствах.
— Мисс Пайпер... будьте осторожны.
— Я всегда осторожна.
— Следующие несколько дней будьте особенно осторожны.
— После всего, что я увидела сегодня ночью, — сказала она уже не улыбаясь, — вы можете быть уверены.
7
Квартира Фрэнка Боллинджера около музея искусств «Метрополитен» была маленькой, спартанского типа. Стены в спальне были коричневые,
В пятницу в девять утра он встал с постели, принял душ, подключил телефон и заварил кофе.
Он пришел домой прямо из квартиры Эдны Маури и провел ранние утренние часы за стаканом виски и чтением поэзии Блейка. Опустошив половину бутылки, еще не пьяный, но такой счастливый, очень счастливый, он отправился спать и заснул, цитируя строки из «Четырех заповедей». Когда он проснулся через пять часов, он почувствовал себя обновленным, свежим и чистым, словно заново родился.
Он допивал первую чашку кофе, когда зазвонил телефон.
— Алло!
— Дуайт?
— Да.
— Это Билли.
— Понятно.
Дуайт — его второе имя. Франклин Дуайт Боллинджер — это было имя его дедушки по материнской линии. Старик умер, когда Фрэнку не было и года. До того как он встретился и познакомился с Билли и стал ему полностью доверять, только бабушка называла его этим именем. Ему едва исполнилось четыре года, когда отец оставил семью, и мать обнаружила, что малыш мешает ей, мешает беспорядочной жизни разведенной женщины. За исключением нескольких мучительных месяцев, проведенных со своей матерью, которую охватывали временные порывы любви только тогда, когда ее начинала мучить совесть, он провел свое детство с бабушкой. Она обращалась с ним так, словно он был центром не только ее жизни, но и всей вселенной.
— Франклин — такое обыденное имя, — говорила обычно его бабушка. — Вот Дуайт — это что-то особенное, так звали твоего дедушку, а он был замечательным человеком, не таким, как все. Ты вырастешь и будешь похожим на него, будешь выше и значительнее других. Пусть все называют тебя Фрэнком, для меня ты всегда будешь — Дуайт.
Бабушка умерла десять лет назад. Девять с половиной лет никто не называл его Дуайтом. Шесть месяцев назад он встретил Билли. Тот понимал, что значит выделяться среди других и чувствовать свое превосходство. Билли сам был таким и поэтому имел право называть его Дуайтом. Это имя давало ключ к его психике, всегда поднимало его дух, напоминало о том, что он предназначен для необыкновенно высокого положения в жизни.
— Я несколько раз пытался дозвониться тебе прошлой ночью, — сказал Билли.
— Я отключал телефон, чтобы можно было выпить немного виски и спокойно поспать.
— Ты смотрел газеты сегодня утром?
— Я только встал.
— Ты что-нибудь слышал о Харрисе?
— О ком?
— Грэхем Харрис. Психолог.
— Нет. Ничего. А в чем дело?
— Прочти газеты, Дуайт, а затем мы поговорим за завтраком. Ты сегодня выходной, не так ли?
— У меня всегда выходные по вторникам и пятницам. А что случилось?