Лицом к лицу (пер. Гуляева)

Куин Эллери

Ловкий ход со стороны Стина! Эллери был абсолютно уверен, что вся речь Лоретты – задуманный им ловкий ход, ведь произнесенное вслух имя Джи-Джи сразу же делало явным то, что было у всех в подсознании.

Лоретта повернулась назад к роялю.

Казалось, воздух наэлектризован так, что сейчас посыплются искры.

Все затаили дыхание.

И она запела опять.

Выбор был, скорее всего, неудачен: как в музыкальном, так и в стихотворном отношении. Музыка Болла была слишком слащавой, а стихи Уокера – особенно в отношении рифмы – ассоциировались с канарейкой в золотой клеточке над головой бедной швеи.

Летом

цветочки цветут, мой друг,А в жизни цветет любовь, Я рад свое сердце тебе отдать, В котором вскипает кровь.Ночью я видел печальный сон:Я буду и стар, и сед.А будешь ли ты меня любить Как нынче, в семнадцать лет?

Припев:

В декабре меня люби, как любила в мае.А иначе как мне жить, я и сам не знаю.Когда я стану и стар, и сед Ты люби, как в семнадцать лет Или май, или декабрь – разницы, милая, нет.

Лоретта спела припев со всем «воодушевлением», на какое только была способна. Нечто вроде английского «высокого» стиля. Эллери только покачал головой – какая оплошность! После стольких лет работы в шоу-бизнесе Орин Стан – или Билл Гауденс – просто обязаны были предвидеть, что в устах Лоретгы ее номер «на бис» прозвучит не больше чем пародией. Будь на ее месте любая другая певица, ее давно бы осмеяли. И только благодаря магической власти Лоретты аудитория приняла эту песню из иного времени и иного мира так же восторженно, как и предыдущую музыку Гауденса.

Слушая юношеские излияния Красавчика Джеймса (Джин Фоулер озаглавил свою биографию Джимми Уокера «Красавчик Джеймс»), – Эллери внезапно вспомнил, что эта тема его ранних чувствительных стишков (особенно припев) пришла на ум Уокеру незадолго до смерти. Судя по сообщению Фоулера, примерно через сорок лет после публикации «В декабре меня люби, как любила в мае» (которую Лоретта пела сейчас – еще двадцать лет спустя), юрист-законовед, сенатор штата, мэр и баловень большой политики сидел в сумерках в комнате во время своей последней болезни. Внезапно он включил свет, схватил карандаш и начал сочинять текст новой песни.

Она завершалась строчками:

Декабря никогда не будет,Если ты меня не забудешь, В сердце всегда будет май.

Через сорок лет и две мировых войны Джимми Уокер вернулся к тому, с чего начал.

«И я хотел бы… – поймал себя на мысли Эллери, – и мне надо бы сделать то же самое с убийством Глори Гилд!»

Декабря никогда не будет…

Эллери дернулся так, словно прикоснулся к оголенному проводу. Нет, декабрь-то, конечна, был. Вне всякого сомнения. Любопытно другое совпадение. Он заерзал на сиденье, а его левый локоть случайно наткнулся на острое ребро кресла как раз в самой чувствительной точке. Он чуть не вскрикнул от острой боли.

Инспектор Куин сердито зашикал на сына, весь захваченный пением. Для старика это была

ожившая часть его прошедшей юности.

Для Эллери же это оказалось предвестием ближайшего будущего. Он готов был кричать просто так, без ушибленного локтя. Ибо удар настиг не только его руку, но и самый мозг.

– Папа.

– Замолчишь ты или нет?! – зашипел инспектор.

– Папа, нам надо уйти.

– Что-что?! Ты в своем уме? Черт возьми, из-за тебя я пропустил конец песни!

Лоретта замолкла, и вокруг них стал нарастать шквал аплодисментов. Она поднялась с сиденья и стояла молча, без улыбки, одной рукою опираясь на розовый рояль. Ее голубые глаза блистали в электрическим свете. Она вся блистала и переливалась. Затем занавес упал и больше уже не поднялся. В зале вспыхнул свет.

– Будь я проклят, если понимаю, что на тебя нашло! – сетовал старый инспектор, пока они с сыном пробирались к выходу из партера, – Эллери, ты просто создан для того, чтобы отравлять людям жизнь. Боже, что за дивный голос! – И дальше старик говорил и говорил без умолку только о Лоретте.., а скорее – о своей юности.

Эллери не издал ни звука, пока они не достигли переполненного вестибюля. На его лице застыло что-то вроде страдальческой гримасы:

– Папа, тебе вовсе не обязательно уходить. Почему бы тебе не остаться до конца? А я подожду тебя дома.

– Постой-ка, сынок. Что тебе взбрело в голову?

– Я просто кое-что вспомнил.

– По поводу Глори? – торопливо спросил старик.

– Да.

– Что?

– Пока еще точно не могу сказать. Надо сначала проверить. Папа, тебе правда не стоит уходить на середине. Я вовсе не собираюсь отправлять тебе удовольствие.

– Оно уже отравлено. Да и вообще, на остальное шоу мне плевать. Достаточно уже того, что я видел и слышал. Стоит потраченных денег. Что за чудо! Что за божественная певица! По поводу Глори, говоришь?..

– По поводу Глори.

– Знаешь, это дело тоже покоя мне на дает, просто места себе не нахожу, – признался старик. – Куда мы сейчас?

– Слушай, ты вроде передал районному прокурору копию завещания Глори Гилд? Ну, ту самую, с тайным посланием, которое мы прочли в конторе Уессера?

– Ну и что?

– Он мне нужен.

– Уессер?

– Районный прокурор.

– Херман? Сейчас? В субботний вечер?

Эллери угрюмо кивнул.

Инспектор Куин бросил на сына косой взгляд и больше ни о чем не расспрашивал. Они плечом к плечу пересекли 47 Стрит, нырнули в первый попавшийся ресторан и воспользовались телефоном-автоматом. Эллери понадобилось двадцать пять минут, чтобы вычислить местонахождение районного прокурора. Оказалось, что он на официальном банкете в Вальдорфе. Говорил он довольно раздраженно: на банкете было полно прессы и телевидения.

– Сейчас? – переспросил он Эллери. – В субботний вечер?

– Да, Херман, – отвечал Эллери.

– А нельзя ли повременить до утра понедельника, ради всего святого?

– Нет, Херман, – отвечал Эллери.

– Хватит говорить таким тоном, словно ты единственный добродетельный персонаж в дешевом водевиле! – вскипел прокурор, – Ладно, Мистер Секрет, я встречусь с вами, и инспектором у себя в офисе. Как только смогу добраться туда. Лишь бы польза была ото всей этой суматохи.

– Польза и немалая, Херман! – с энтузиазмом воскликнул Эллери и повесил трубку.