Лига правосудия
Шрифт:
— Вон они, мои развлечения, — кивнул в сторону сада старик. — С ними ни цирка, ни кино, ни телевизора не надо — каждый день что-нибудь новенькое!
Стас оглянулся и увидел в саду детей самого разного возраста, но понять, сколько их всего, не смог, потому что они гонялись друг за другом так, что в глазах рябило, а уж визжали просто от души. На скамейке сидела молодая женщина и качала коляску с малышом, но вот она поднялась, вынула его из коляски, взяла на руки пошла в дом, только вот походка у нее была странная, да и обувь необычная. На то, чтобы увидеть и проанализировать все это, у Стаса ушло всего несколько секунд, и он, повернувшись к старику, сказал:
— Егорыч! Да сколько же их там? Я сосчитать не смог!
— Шестеро, — усмехнулся
— Ну, ты дед-герой! — восхитился Крячко.
— Не подлизывайся! Садись и говори, зачем пришел, — велел старик.
Крячко присел к столу напротив него и объяснил:
— Да все по поводу тех трупов, что в выгребной яме нашли. Ваши тут завязли в этом деле, как мухи в варенье, вот нас с коллегой сюда из Москвы и прислали, чтобы помочь.
— Знаю, сын рассказывал, — кивнул Сидоркин. — Только если тебе какие-то документы нужны, то они в конторе. Съезди туда, я его сейчас предупрежу, и он тебе все покажет.
— Да с ним сейчас уже, наверное, мой коллега разговаривает, — отмахнулся Стас.
— Зачем же ты сюда пришел? — не столько насторожился, сколько удивился старик.
— Не обижайся, Егорыч, но мне просто интересно стало. Одно дело там банки, пирамиды, торговля, строительство и все прочее — это понятно. Но вот чтобы на мусоре и, прости, дерьме так подняться, этого я понять не могу, — честно сказал Стас.
— Полковник! Люди могут ходить в рубище, спать на земле и жрать всякую гадость. Но если будут жрать, то они будут и гадить! И чтобы они во всем этом не утонули, должен быть человек, который все это убирает, — просто объяснил Сидоркин.
Крячко задумчиво посмотрел на него, а потом с грустью в голосе произнес:
— Егорыч! Твой громила может мне хоть все кости переломать, но я все равно не поверю, что такой человек, как ты, сознательно выбрал себе именно такое призвание в жизни. Эту философию ты уже потом себе в утешение придумал, — и он тяжко вздохнул.
— А ты не дурак, — усмехнулся Сидоркин, помолчал немного и добавил: — Не было у меня другого выхода.
— Сидел, — понятливо кивнул головой Крячко.
— Да! Отец на фронте погиб, мать из последних сил выбивалась, чтобы мы не голодали, а я на улице рос. Шпана переулочная. Вот в драке двух парней и подрезал серьезно. Мне шестнадцать было, когда сел, а вышел — уже за двадцать пять перевалило. Мать в старуху дряхлую превратилась, а меня никуда на работу не брали. Как жить? Вот и пошел туда, куда взяли. Мужики тогда в цене были — война же столько их выкосила, только порядочная за меня все равно не пошла бы. Вот и сошлись мы с Наташкой. Она хоть и не гулящая была, но с прошлым, так что в таком маленьком городе, как наш, ей тоже особо не на что было рассчитывать. Да и хозяйка в дом нужна была, потому что мать уже совсем ни с чем не справлялась. Но я Наташке сразу условие поставил: если родит, тогда и поженимся. Так она мне трех парней подряд зарядила, — невесело усмехнулся он.
— Погоди, Егорыч! Так эти внуки у тебя от всех вместе? А я-то думал, что от Михаила только, — удивился Крячко.
— От него, — глядя в сторону, подтвердил Сидоркин.
— Слушай, я смотрю, тебе неприятно все это вспоминать, так, может, и не надо, — предложил Стас — ох какой же лисой, каким дипломатом он мог быть, если хотел!
— А чего ж не поговорить-то с хорошим человеком? — очнулся от своих мыслей старик и позвал: — Настя!
На его зов появилась женщина средних лет, по виду явно прислуга, и он приказал:
— Собери нам чего-нибудь!
Женщина кивнула и ушла, а Сидоркин продолжил:
— Ну, уж после такого-то я на ней, конечно, женился! И женой она оказалась хорошей, и хозяйкой замечательной, и за матерью моей, как за родной, ходила — ее-то померла, когда она еще девчонкой была. Может, оттого, что только с отцом жила, и пошла у нее в молодости жизнь набекрень. Я ломил, как каторжный, жена в столовой работала, так что сыты мы были, но ведь три парня — это не один. Ничего, все
— И они тебя стали стыдиться, — добавил Стас.
Старик вздрогнул, как от пощечины, и гневно уставился на Крячко, а тот в ответ на это только криво усмехнулся:
— Не дергайся, Егорыч! Когда при Горбачеве, а потом при Ельцине милицию дерьмом из шланга поливали, я все это прошел от и до! Так что понимаю тебя как никто! Все на своей шкуре испытал!
— Значит, действительно поймешь, — тихо проговорил старик. — И вот тогда я поклялся, что костьми лягу, но дети мои никогда такой работой заниматься не будут. Все образование получат, чего бы мне это ни стоило. Мы с женой копеечку к копеечке складывали, чтобы им жить, ни в чем не нуждаясь. И ведь всех в Москву в институты отправили, и деньги им туда постоянно посылали. И тут!.. — Сидоркин неожиданно расхохотался.
— Ты чего? — удивился Крячко.
Вернувшаяся с подносом женщина быстро накрыла на стол и снова ушла.
— А вот за это надо выпить! — продолжал улыбаться старик.
— Да за что? — недоумевал Стас.
— Вот выпьем, и скажу! — загадочно пообещал Сидоркин.
Они выпили, закусили, и Крячко, не выдержав, попросил:
— Ну, не томи!
— Мне уже почти пятьдесят было, Наташка немного моложе, и тут вдруг она приходит ко мне, растерянная, глаза с пятак, и говорит: «Илюшка! А ведь я беременная! Что делать будем?» Я так и сел! Что уж у нее до меня было, я никогда не спрашивал, но при мне на аборты она никогда не бегала, потому что дети — это святое, их Бог дает. Родившиеся, неродившиеся, а все равно они уже живые, и убивать их грех! Да их даже обижать нельзя. Остановились мы на трех парнях, и все, а уж что она там делала — это ее женские штучки. А тут, видать, решила, что уже можно ничего не бояться, вот и попалась! Ох, как она дочку хотела! В церковь ходила, Богородице молилась, чтобы девочку ей послала, а родился Мишка! Поскребыш наш! Как же она его баловала! С рук не спускала! Я уж с ней матерно лаялся — забалует ведь парня!
— Ну, младшие дети всегда самые любимые, — со знанием дела заметил Стас.
— А он у нас оказался единственным, — медленно произнес Сидоркин.
— Егорыч! Да понял я уже, что со старшими у вас беда приключилась, — сочувственно произнес Крячко. — Ты не рассказывай, если больно вспоминать!
— Да нет, полковник! Все уже отболело! — Старик налил себе рюмку и махом выпил. — Нет, они живы и здоровы, — и, подумав, добавил: — Наверное. Просто для нас они умерли. Все! Предали они нас! Сами-то мы в Москву не ездили, а вот они к нам постоянно наведывались за деньгами, за продуктами. А нам ведь для них, родных, разве чего жалко было? Берите! Для вас же живем!
Сидоркин уставился в окно и надолго замолчал, молчал и Крячко, боясь потревожить явно расстроившегося старика, но тот вдруг очнулся, выпил водки и неожиданно сказал:
— А ведь думал, что уже отболело. В общем, в тот день — до конца жизни его не забуду — я от совершенно посторонних людей узнал, что старший-то наш, оказывается, давно женился. А нас не то что на свадьбу не пригласил, а даже не сообщил об этом, да и с девушкой своей не знакомил. А дело было так: Наташка прихворнула, и врач сказал, что лекарство это можно только в Москве купить. Позвонил я старшему на ту квартиру, что он на мои деньги снимал, хотел попросить, чтобы он матери лекарство привез. А мне там голос чужой отвечает, что такой здесь уже давно не живет, потому что женился и перебрался к жене. Я сначала подумал, что номером ошибся, переспросил — нет, все верно. А ведь деньги-то у меня на квартиру он по-прежнему брал. Ну, тут я и попросил, чтобы мне его новый номер дали. А меня там допрашивать начали, кто, мол, я такой. Ну, я и ответил, что отец. Баба какая-то тут на меня как напустится: что вы мне голову морочите? Его родители давно умерли! У него, кроме братьев, никого нет! И трубку бросила.