Лихие гости
Шрифт:
К вечеру Анна родила крепкого, круглощекого парнишку.
А на следующий день, рано утром, Артемий Семеныч вместе с сыновьями — все на конях, при ружьях, с дорожными сумами и широкими лыжами, притороченными к седлам, — подъехал к избе Митрофановны, растолкал крепко спавшего Егорку и коротко приказал:
— Собирайся. Поедем дружка твоего искать, навязался, сучонок, на мою голову!
8
По дороге Егорка юлил, вертелся, как вошь на гребешке, пытаясь увернуться от прямых и простых вопросов Артемия
В этом направлении и тронулись по хрусткой, подстылой с ночи дороге. Ехали медленно, заглядывая по обочинам, пытаясь обнаружить хоть какие-то следы. Но высокие обочины, покрытые леденистой коркой, были чисты и нетронуты. Лишь в нескольких местах наткнулись на свежие свертки с извилистыми, широкими лентами от санных полозьев. Всякий раз настораживались, брали ружья наизготовку, шли в глубь ельника, но оказывалось, что это всего-навсего лишь порубка — торчали из снега, желтея ровными срезами, два-три пня. Видно, выбирал кто-то по-особенному высокие деревья, вот и сворачивал с дороги, стараясь далеко в ельник не залезать.
Но скоро и свертки перестали попадаться. Снова потянулись чистые, нетронутые обочины.
К вечеру доехали до Емельяновки. Артемий Семеныч, не раздумывая, прямиком направил коня к избенке Козелло-Зелинского — надо было определяться на ночлег. А еще, думал Артемий Семеныч, пройдется он завтра по деревне, поговорит с мужиками. Если появлялись в Емельяновке или в округе неизвестные — должен кто-то их видеть. Или следы какие оставили…
Хозяин похильнувшейся избенки пребывал на месте, нежданных гостей встретил радостно. Всплескивал маленькими ручками, нетерпеливо перебирал ножками, словно собирался куда бежать, и все удивлялся:
— Я, знаешь ли, почтенный мой, начинаю верить в народные приметы! Стал настоящим деревенским жителем! С утра вот на этом колу села сорока и так зазывно трещала, так трещала, что я невольно подумал о гостях! А гости на пороге! Рад несказанно! Поверьте искреннему слову! Рад! А как закончилось дело с Луизой Дювалье? Доставили ее господину Луканину? Награду получили?
— Получил, — буркнул Артемий Семеныч, — едва унес. На ночевку нас пустишь?
— Сочту за честь дать вам ночлег и кров. Все кроме угощения. У меня, простите великодушно, на сегодняшний день не имеется даже хлеба.
— Своим обойдемся, — Артемий Семеныч благодушно махнул рукой, словно убирал с дороги Козелло-Зелинского, и быстро распорядился: — Никита, тащи сюда нашу поклажу. Игнат, растопляй печку, а я пока сяду передохну.
Он разделся, сел на шаткую лавку и вытянул ноги. Егорка, который никакого приказания не получил, примостился с ним рядом.
Скоро в избенке стало тепло от накалившейся печки, зашевелилась в переднем углу густая паутина, а первые сумерки, прокравшись в два низких окна, скрыли грязь и неприбранность. Оттаявший на плите большой хлебный каравай
— А водочки, милейший, у вас не найдется?
— Да не теряли ее, чтоб находить. Нету нынче водочки, в прошлый раз всю скушали, — Артемий Семеныч усмехнулся и покачал головой.
— Жаль, бесконечно жаль, — вздохнул Козелло-Зелинский и принялся кривым, сточенным ножиком резать хлеб. Но вдруг положил хлеб и ножик на серую от грязи столешницу, крутнулся на малом пространстве перед столом, словно заячью петлю скинул, и выскользнул в двери, успев, уже с улицы, крикнуть: — Я быстренько, милейшие, сей момент вернусь обратно!
Вернулся действительно очень скоро. Из-за пазухи, как драгоценность, достал штофик светлого стекла, поцеловал его в донышко и осторожно поставил на столешницу рядом с нарезанным хлебом и кусками вяленого мяса, которое выложили из своей сумы Клочихины. Дрожащими ручками открыл Козелло-Зелинский штофик, налил первую долю в глиняную кружку — другой посуды под рукой, да, похоже, и во всей избе, не имелось — и уважительно подвинул ее Артемию Семенычу:
— Прошу, милейший, за встречу!
Артемий Семеныч пить отказался. Сыновья, глядя на тятю, дружно замотали головами: и мы не будем. Один Егорка охотно принял выщербленную по краям кружку, махнул водку в широко раскрытый рот и радостно выдохнул — сладко!
Штофик вдвоем с хозяином они прикончили быстро и сноровисто. Козелло-Зелинский вскочил из-за стола, собираясь еще раз куда-то убежать, но Артемий Семеныч властно его остановил:
— Погоди, сердешный, не бегай так быстро, а то запалишься. Сядь, пожуй хлебца, у меня к тебе разговор имеется.
— Не беспокойся, милейший, я не ради Христа прошу, я теперь постоянный приработок имею, и мне в этом благословенном селении открыли кредит.
— Как открыли, так и закрыли! — повысил голос Артемий Семеныч. — Сядь, не мельтеси! Разговор имеется.
Но Козелло-Зелинский то ли не услышал, то ли не захотел услышать, взялся убеждать, что кредит у него крепкий и штоф, несмотря на поздний час, он всегда добудет. А кредит потому крепкий, что добрые люди обеспечили его приработком и заплатят хорошие деньги, а он этими деньгами всегда рассчитается за штофики точно и без обмана.
— Я же, уважаемые господа, очень хороший чертежник и рисовальщик, — уже пьяненько хвалился Козелло-Зелинский, перебирая ножками на скрипучей половице, — я своего рода талант в искусстве. А здесь, представьте только, в нашей-то глухомани, привозят мне прекраснейшую бумагу, карандаши, чернила, перья и просят сделать простенькую работу, перерисовать вот эту мазню. Я вам сейчас покажу…
Козелло-Зелинский опустился на четвереньки, нырнул под лавку и вытащил оттуда длинный деревянный сундучок, а из сундучка — рулоны толстой белой бумаги, темный кожаный свиток и потащил все это в охапке, как дрова, к столу. Сдвинул в сторону пустой штоф, остатки хлеба и раскатал кожаный свиток. Тыкал в него указательным пальчиком и говорил: