Лихие лета Ойкумены

Мищенко Дмитрий Алексеевич

— Позовите мне настоятелей храмов святой Софии и святой Ирины. Скажите, пусть прибудут с ученой братией, и немедленно.

В последнее время положение империи, а соответственно и церкви в империи, чуть ли не больше всего волнует его. Уверен, не такое жесткое и прочное оно, как некоторым кажется. Западные земли вон как долго находились под варварами. Или это так себе? Или за эти многочисленные года мало навреждено христианству и тем более людям христианским, его быту, верованию, морали? Варвары, как и варварские обычаи — исчадие

ереси, которой и без того достаточно. Одни манихеи чего стоят. А монтанисты, самаритяне, а монофиситы, которым, чего греха таить, потакала сама императрица и к которым причастна почти вся знать.

Там, на западе, с переменой власти не все само по себе переменится, и император как глава государства и церкви не может не заботиться об этом. Должен заботиться.

Ходил и размышлял, с чего начнет ее, беседу, а может, и спор с богословами. Но ему не дали собраться с мыслями, ибо вынудили даже перенести назначенную уже беседу на другое время. Прибыл в Константинополь гонец из Фракии и принес в Августион тревожные вести: варвары перешли через Истр не только в среднем, а в нижнем течении, разоряют Скифию и Нижнюю Мезию.

— Кто такие? Наши неверные союзники анты?

— Да нет, за этот раз не они. Вторгнулось знакомое императору по недавней сече племя, именуемое гуннами-кутригурами.

— Всего лишь? Что сделал наместник, чтобы их остановить? Почему не остановил и шлет мне гонца с плохими вестями?

— Потому что варваров не так уж и мало. Они обошли крепость и пошли гулять по провинциям. Берут у поселян только живность, самих же не трогают, пускают слух, будто пришли выбрать себе землю и сесть на нее.

— Намерены осесть, а тем временем обирают народ? Император был явно недоволен вестником, как и его вестями.

— Чего хочет наместник?

— Просит помощи, василевс. Так и сказал: самим не сдержать, пусть император пришлет палатийские легионы.

Юстиниана аж передернуло от этого наглого требования.

— Все ищут защиты у императора, всем подавай палатийские легионы! А где провинциальные? На что надеялся наместник Фракии, защитник северных рубежей, когда не способен защититься даже от кутригуров?

На его крик подоспела, как всегда, вовремя императрица.

— Что случилось, Божественный? Кто смутил душу твою, нарушил желанный покой?

— Вот, послушай и полюбуйся, — показал на посланника из Фракии и отошел в сторону.

Феодора — само любопытство и внимание. Ни в глазах, без того крупных и настороженных, ни на лице, ни тени гнева или недовольства, лишь удивление и мольба, просьба и удивление. То и подкупило, наверное, посланца. Без восторга, часто запинаясь, однако, рассказал императрице все, что рассказывал уже, не миновал и подробностей, которыми с перепугу или по забывчивости не удостоил императора.

— Сколько же все-таки войска в кутригуров? Говорил или не говорил это наместник?

— Точно никто не знает, судя по тому,

как густо и стремительно идут по провинции, пожалуй, не меньше десяти тысяч.

— Бог милостив, справимся. Иди и передохни с дороги, а император подумает между тем, что сделать, чтобы вышвырнуть варваров, уберечь Фракию и фракийцев от напасти.

Василиса ждала, когда стихнут шаги вестника, или собиралась с мыслями, — трудно сказать. Стояла у входа, оценивала любознательным взглядом Юстиниана и отмалчивалась.

— Эти варвары не дадут спокойно дожить век, — первый сказал император. — У всех стоит в глазах и в голове богатство Византии, все стремятся поживиться им. Лезут и лезут, словно та саранча.

— Если пришли только за богатством, — полбеды. Хуже, если действительно хотят поселиться.

— Зачем они мне, рабы и конюхи! — рассердился Юстиниан. — Своих не имею?

— И я говорю: зачем? Гнать надо, и немедленно.

Василевс не отозвался. Мерил пространство зала Августиона и что-то думал свое. Наконец надумал и позвал придворных.

— Где сейчас полководец Велисарий?

— По правде говоря, отдыхает после изнурительных походов.

— Скажите ему: немедленно хочу видеть у себя.

И уже затем, как придворный намеревался уходить, добавил:

— И племяннику моему Герману то же скажите.

Феодора, как всегда, оставалась не по-женски сосредоточенной и задумчивой. Но вот глаза ее загорелись более ярким, чем раньше, огнем и, как показалось Юстиниану, пусть неприметно, все же, расширились.

— Кого пошлешь, василевс, с Велисарием? Те остатки, что имеешь в Константинополе и около, или от Наросса отзовешь когорты?

— Может, и остатки, что поделаешь. Важно, чтобы было кому вести их. Там, в провинциях, лютуют силы и из провинциальных когорт. Думаешь, нет или мало их? Наместники болваны и трусливы — вот в чем вся беда. Попрятались по крепостям и ждут милости от императора.

— Возможно, и так. Появление Велисария среди тех, кто выйдет против кутригуров, не помешает. Однако я на твоем месте позвала бы, прежде всего, послов, которые не так давно составляли договор с утигурами и обрами. Пусть бы напомнили и обрам, и утигурам: брали солиды, давали обет быть на стороне Византии, рубиться со всеми, кто пойдет в ее рубежи с севера, пусть становятся теперь на нашу сторону.

Юстиниан не спешил радоваться подсказке императрицы.

— Это давно было, Феодора. Утигуры исчерпали из наших мехов солиды и забыли об обете. Другой заключили договор и именно с кутригурами: Сандил отдал за их хана свою дочь.

— Это еще ничего не говорит: что забыл заключенный с нами договор. С кутригурами Сандил все-таки не пошел. Пойми, василевс: не пошел! А если так, не совсем, значит, забыл.

Император посмотрел на нее и задумался.

— Не пойдут, Феодора, утигуры на кутригуров. Где ты видела, чтобы родич шел на родича?