Лихие лета Ойкумены
Шрифт:
Кто-кто, а Заверган знал — путь у них далек и утомителен. Поэтому не спешил преодолевать его, давал время на передышки, на встречи и торжества, на них не скупились стойбищане, поздравляя хана и юную жену его. Чтобы все это не просто радовало, а каждый раз удивляло Каломель, высылал вперед — втайне от нее — разъезды, предупреждал родичей о своем приближении. А уже родичи знали, где встречать и как встречать хана с ханшой: выезжали далеко за стойбище, поздравляли всякий раз щедрейшими и приятнейшими словами, вручали отдельно хану, отдельно ханше подарки.
Сначала загрустила: похоже, что Заверган умышленно повез ее по рубежам своей земли, чтобы
Это, видимо, понравилось Каломеле: она перестала грустить и удивляться, хвалу и подарки принимала, как должное. А еще она казалась ему все более благосклонной. Когда были в пути — пыталась расспрашивать: где они, далеко ли отсюда до антов и кто они — анты, становились на отдых или садились к трапезе — не полагалась на челядь, собственноручно ставила перед ханом еду, интересовалась, по нраву ли ему то, по нраву ли другое. Заверган радовался таким изменениям. Не удивлялся, что жена его быстро привыкла к верховой езде. В жилище отца своего, там, на берегах Белой реки, она не всегда сидела в стойбище и ездила в повозке, вероятно, и носилась, как все в ее возрасте, на молодой кобылице по степи, и любила даль, и гонялась за далью. Удивляло другое: достаточно просто и по-мужски стойко сносила вон, какой длительный и изнурительный путь, как-то подтянулась в пути и стала похожа на отрока-воя.
Чтобы убедиться в ее ловкости или неумелости как всадника, показал на синеющий вдали плес и повелел одному из мужей:
— Проскачи, Коврат, вдвоем с Каломелью и узнай, пригодна ли вода в том озере для питья и варки. Стойбища нет и нет, а лошадей пора напоить уже, и самим, не мешало бы, тоже устраиваться на ночь.
Он знал: жеребец у этого мужа быстрый и муж не из тех, что ездят шагом. Хотелось удостовериться, что сделает Каломель, когда Коврат пустит своего быстрохода вскачь? Пойдет следом или отстанет? А если пойдет, то как? Всем остальным велел спешиться и ждать. А пока ждали, он только и делал, что смотрел в ту сторону, куда послал гонцов.
Туда ехали вровень и, к его удивлению, легкой рысью. А оттуда точно знали, чего хочет от них хан — пустили коней вскачь. Каломель несколько отстала от Коврата, но, все же, не так сильно, чтобы сомневаться в ней и ее способностях быть подругой хана не только в палатке, но и в походах и в ратных делах.
Вздыбила вслед за Ковратом кобылицу и поспешила сказать хану:
— Вода в озере пресная. Людям, и лошадям будет чем утопить жажду — источники бьют у побережья.
— Тогда поехали.
Как только прибыли, осмотрел степное озерцо, — там, оказывается, брала начало одна из рек, которая текла к морю, — сочные травы по его берегам и хан повелел спутникам разбить стойбище.
— Дальше на запад, — объяснил он, — пойдет незаимка, что лежит между нами и тиверцами. Туда и отправимся. Дадим передышку лошадям и направимся к морю.
Путь к морскому побережью лежал неблизкий, а стойбища попадались все реже и реже. Как нарочно грянула гроза, пошел длительный с ветром дождь. Хан сначала не придал значения. Когда понял: что туча не из тех, что налетела — и нет, и велел ставить палатки, было уже поздно: ливень промочил всех, и хорошо, до костей.
Мужам это не помешало. Разложили, когда перемежилось, костер, высохли у костра,
Испугалась или только подумала, как это несвоевременно, — и сама не знает. Наверное, и то и другое посетили вместе. Потому что огневица — не какая-то безделица, а настигла она где, в безлюдной степи, там, где поблизости ни стойбищ, и даже тех из людей, которые могли бы помочь беде. Что же действительно теперь будет и как будет? Задержится возле нее хан и будет ли ждать выздоровления или привяжет к лошади на позвоночнике и поскачет искать племя, знахарей, которые могли бы помочь его жене?
Хотела было позвать его, и вспомнила: ночь сейчас, что он может сделать ночью, и воздержалась. А дыхание спирало, и ощутимо. Уже покрывало сняла с себя, нащупала тесемки, которыми туника стягивала вокруг шеи — кое-как развязала их и туника расстегнута.
«Матушка! — простонала или подумала только: — Что это такое? Я задыхаюсь… Я задохнусь до утра».
Пошевелила губами, коснулась языком неба — совсем пересохло во рту.
— Воды! — попросила и, не услышав ответа, снова повторила: — Воды!
Хана, видно, пробудил умоляющий стон, он приподнялся на локте и прислушался. Наконец протянул в темноте руку и коснулся лица Каломели.
— Что это с тобой? Ты вся горишь…
— Пить… — простонала, едва слыша уже свой голос. — Пить!
Он быстро вскочил, зажег огниво, отправился из палатки в ночь, и оттуда вернулся через недолгое время с водой. Слышала, как приподнимает ее с постели, подносит к губам студеную, будто зимняя, воду и упрашивает, и сетует на ее беду. Наконец уложил на ложе, запустил руку и проверил, хорошо ли разложено оно.
— Как тебе, что с тобой Каломелька? — склонился низко и вновь коснулся лба.
— Огневица у меня, — осилила немощь и открыла глаза, посмотрела на него горестно и умоляюще. — Дышать нечем.
Хан не спрашивал больше. Посидел, подумал и снова выбежал из палатки. Слышала: поднял тревогу, кому-то что-то объяснял, наконец велел седлать лошадей и скакать на все четыре стороны света, искать человеческое племя, а в стойбище — баянок-лекарей и опытных знахарок.
— Ночь, хан, — ослушался кто-то, — где найдем его, стойбище? Может, подождать бы до утра?
— До утра огневица может сжечь Каломель. Скачите и присматривайтесь — огонь ночью там виднее, чем дым днем. Скачите и останавливайтесь время от времени, слушайте. По лаю собак, по крику петухов ночью легче определить, где стойбище.
Он уже не отходил, видимо, от нее. Во всяком случае, сколько возвращала себя усилием сознания к бытию, столько и видела над собой склоненное лицо хана. Спрашивал или утешал ее, толком не помнит. Однако что-то говорил, и говорил приятное, ибо так светился его лик, когда говорил с ней, и так светились его глаза. А днем — не на рассвете и не утром, все-таки днем — прибыли и посланцы, за посланниками — те, от кого ожидали спасения. Он специально открыл завесу, затем взял ее, жену свою, на руки и вынес из палатки — чтобы видела, что к ним спешат из степи не только баяны-лекари и опытные знахарки, спешат потревоженные посланцами стойбища-кочевья с детьми, женами, со всем, принадлежащим стойбищу, повозками, на которых восседали дети и жены, а также с готовыми от недугов травами и напитками.