Лиходолье
Шрифт:
– Я думала, что харлекины не чувствуют ничего подобного, что…
– Наверняка тебе рассказывали, что такие, как я, просто бездушные и вечно голодные железяки, да? – Искра бесцеремонно перебил меня, наклонился, крепкие пальцы аккуратно ухватили в горсть туго заплетенные косички. Не больно, но уже не слишком приятно. – Знаешь, так оно и есть. С течением времени мы полностью забываем о таких мелочах, как эмоции. Помним, что есть такие странные слова, как «привязанность» или «верность», помним, что они обычно значат у людей, но больше не ощущаем ничего подобного. Совсем. Поначалу, в первый год-два после
Он несильно потянул меня за волосы, вынуждая запрокинуть голову так, чтобы я смотрела в светло-карие, вызолоченные лучами заходящего солнца лисьи глаза. Серая дымка, окутывавшая его «ореол», растаяла без следа, позволяя мне увидеть ярко горящий огонек-одержимость, золотые лепестки которого прочно вросли в ровное сияние, переливающееся всеми цветами алого.
– Но я ошибся…
Искра приблизил свое лицо почти вплотную к моему, так, что я ощутила, как кончики его волос, которые он оставил свободно полоскаться на ветру, легонечко щекочут мои щеки.
Сердце почему-то пропустило удар, а потом забилось вдвое быстрее.
Я потянулась навстречу харлекину, но тот неожиданно уклонился, легонько мазнул губами по моему виску и выпрямился, внимательно глядя на меня сверху вниз. Наверное, удивление и невесть откуда взявшаяся досада столь явно нарисовались у меня на лице, что Искра вначале недоверчиво склонил голову набок, а потом почему-то улыбнулся. Едва заметно. Даже не улыбка – так, легкая, призрачная тень.
– Ты расстроилась, что я тебя не поцеловал.
Не вопрос, а утверждение. Отдающее ноткой самодовольства.
– Да ну тебя…
Я неожиданно смутилась, как будто Искра поймал меня на чем-то постыдном и непозволительном, торопливо отвернулась и попыталась высвободиться, но рука харлекина держала крепче железного обруча.
– Ты же не думаешь, что теперь я тебя отпущу?
Голос низкий, рокочущий, перекатывающийся вдоль позвоночника донельзя приятным, будоражащим шипастым шариком. Повеяло грозовой свежестью, конь, до того спокойно стоящий рядом с нами, вдруг захрапел, рванулся в сторону, натягивая поводья и безуспешно пытаясь вырваться на свободу.
Ладонь, безмятежно оглаживающая мой затылок, вдруг стала холодной и тяжелой, железные когти очень осторожно, почти невесомо легли мне на шею, чуть вдавившись в кожу. Болезненно-приятно стянуло низ живота, и я потянулась к Искре, первой касаясь его губ в поцелуе.
Так, как не смогла сделать когда-то давно, на заснеженном берегу озера в загрядском парке…
Огни у поворота дороги я заметила издалека. Рассыпанные неподалеку от обочины крохотные островки золотисто-рыжего света весело перемигивались друг с другом, манили обещанием тепла в прохладную майскую ночь. В тишине отдаленным эхом звучали голоса, то и дело перемежаемые низким горловым хохотом.
Я торопливо завязала глаза обмахрившейся льняной полоской, туго затянула узел на затылке, прижимая разметавшиеся по плечам степняцкие косички, и, покрепче ухватившись за пояс харлекина, чуть свесилась с седла, всматриваясь в густые вечерние сумерки. Вроде бы не очередной ромалийский табор – не слышно привычных для кочевого народа стояночных песен и музыки, да
– Да уж, не каждая разбойничья банда рискнет ограбить такой караван, – задумчиво произнес Искра, направляя коня прямиком к ярко горящим кострам. – А вот орденский служащий там всего один должен быть, больше не понадобится.
– Думаешь? – Я с сомнением вгляделась в ставшие заметными зеленовато-синие фигурки людей, сгрудившихся вокруг рыжих огненных лепестков. Людей много, а вот кто из них змееловы – непонятно. Все немного уставшие, немного раздраженные. Кто-то спит в шаге от костра или под едва намеченными контурами телег, с горкой заваленных добром, кто-то заливисто, хрипло смеется, да так, что над лугом со значительно поредевшей травой разносится эхо. Чуть в стороне медленно бродят стреноженные кони, то и дело склоняющие аккуратные головы к земле. Что ж, по крайней мере, среди них нет угольно-черных пятен, указывающих на присутствие нечисти. – Зато там только люди и обыкновенные животные.
– И то радость. – Искра стукнул пятками по бокам Вереска, заставляя его перейти на рысь. – Хотя бы не придется ни за кем гоняться половину ночи. Будем проситься в этот караван или поищем следующий?
– А этот чем плох? – удивилась я, поправляя повязку и нашаривая пристегнутый сбоку к седлу посох лирхи Ровины. Не забыть бы снова о своей «слепоте», а то беды не оберешься.
– Пока – ничем, – равнодушно пожал плечами харлекин, натягивая поводья и останавливая коня у обочины. – Но сейчас к нам подойдут поздороваться, тогда точно и узнаем.
И в самом деле – от небольшой группы людей, сгрудившихся у самого близкого к дороге костра, отделились четверо и неторопливо направились в нашу сторону. У всех четверых синева спокойствия окрасилась багрянцем подозрительности и настороженности. Кто-то положил руку на пояс, где, судя по всему, висело оружие, кто-то небрежно помахивал длинной, свернутой в кольцо плетью в опущенной к земле руке. Вроде как безобидно, но я уже не единожды видела, какой «безобидной» может быть такая плеть с прячущимся в кожаной кисточке стальным шариком. Как длинный «хвост» взлетает вверх и раскалывает вдребезги кружку, находящуюся в руке обидчика. Или безжалостно хлещет по глазам, заставляя противника выронить меч и схватиться за лицо, подвывая от боли.
– И кого же к нам принесло на ночь глядя? – раздался сочный, раскатистый бас человека с плетью. Он выступил вперед, чуть пританцовывая, переминаясь с ноги на ногу и глядя на нас с Искрой снизу вверх. Кожаный плетеный «хвост», свисающий до самой земли, едва заметно подрагивал, будто бы живой: достаточно удара сердца, и плеть взовьется вверх и легко дотянется даже до всадника. Хорошие охранители у каравана. Ромалийские.
– Путников, кого же еще. – Харлекин улыбнулся, перекладывая правую руку поближе к оголовью широкого меча. – Едем до Чернореченского рынка, а там – как получится. Не по пути нам будет?