Лиходолье

Самойлова Елена Александровна

– Не то и не другое, – пожала плечами я.

Некоторое время мы шли молча, а потом дудочник все-таки поинтересовался, что же ему теперь делать.

Оказалось, найти в Огнеце что друга, что врага – нелегкое дело…

Прошлое никогда не исчезает бесследно, оно всего лишь остается в кромешной тьме у тебя за спиной, откуда иногда долетает шепот почти забытых голосов, обрывки когда-то произнесенных фраз. Воспоминания, которые считал давно похороненными, восстают из бездны памяти, как неупокоенные мертвецы из могил, и набрасываются с новой силой, заставляя просыпаться в холодном поту.

У каждого есть то, что хотел бы раз и навсегда оставить в прошлом. Закопать поглубже

в памяти и накрыть тяжелым ледяным камнем забвения.

Вот только не каждому это удается.

Искра сидел на краешке постели, на которой крепко спала Змейка, и осторожно перебирал ее волосы, заплетенные в тонкие косички, украшенные ненужной мишурой. Большую часть его спутница обобрала еще по дороге в Огнец, ухитрившись снять все перышки и выцветшие узкие ленты, но вот до бусин, намертво вплетенных в волосы, пока не добралась. Не раз и не два Искра предлагал просто состричь половину длины и расплести то, что останется, но Змейка каждый раз почему-то упрямилась. Впрочем, сейчас, когда волосы отросли и начали пушиться у корней, делая шассу похожей на забавный белокурый одуванчик с косичками, девушка перестала спорить. Еще немного – и наверняка согласится исправить это безобразие, доставшееся от Голоса Загряды вместе с телом, которое одно время вызывало в харлекине весьма противоречивые ощущения.

Кончики его пальцев бережно скользнули по щеке спящей уже привычным жестом. Поначалу Искре было очень трудно привыкнуть к тому, что лицо Голоса Загряды, которое он запомнил раз и навсегда, лицо, которое он когда-то сам измолотил в кровавую кашу, покидая проклятый город вслед за шассой, теперь принадлежит его золотой госпоже. Что тело, к которому сейчас стремился прикоснуться при любой возможности, он сам когда-то изрезал когтями так, что всерьез опасался донести до золотой шассы не новую человеческую оболочку для смены облика, а две ее половинки с потерявшимися по дороге частями.

Столько изменений – и так быстро…

Что с ней сделала женщина, чье улыбчивое старушечье лицо до сих пор пугало его до глубоко затаенной дрожи? Что случилось со Змейкой за те несколько мгновений, что она пробыла за шелестящим бисерным занавесом? Ведь уходила она спокойной, лишь слегка обеспокоенной, а вернулась…

Харлекина передернуло, когда в памяти всплыло лицо шассы, медленно, на ощупь выходящей в горницу из соседней комнаты. Две кровавые дорожки на щеках, плотно сомкнутые веки, из-под которых сочились багряные капли. В первое мгновение ему показалось, что Змейке выкололи глаза и вытолкнули прочь. Было желание перекинуться и разнести в клочья этот проклятый дом, лишь издалека кажущийся милым и уютным, а заодно и его хозяйку проучить, но потом шасса с трудом разлепила склеенные подсыхающей кровью веки и взглянула на него.

Глаза у нее были уже не золотые – вместо радужек в них плескалось отражение яркого полуденного солнца, которое будто бы осветило его изнутри, выжигая все, что сочло ненужным и недостойным. Змейка смотрела на него, сквозь него, а он чувствовал себя под этим взглядом так, будто бы остался не то что без доспехов или одежды, а и даже без кожи под палящим зноем. И не шевельнуться, не вздохнуть под этим взглядом – словно смотрит на тебя Создатель и решает, достойным ли оказалось создание, следует ли оставить его продолжать намеченный путь или все-таки начать все заново, избавив мир от неудачного образца.

Потом она моргнула – и все прошло. Сияющая радужка потухла, оставив в ее глазах привычное золото, чуть тронутое медной рыжиной у самого зрачка. Дудочник, ошивающийся рядом, даже и заметить ничего не успел, а Змейка лишь устало провела по лицу рукавом, не столько стирая, сколько размазывая подсохшую кровь, и неожиданно как ни в чем не бывало попросилась домой…

Искра покачал головой и расправил плечи. Посмотрел за окно –

сплошная темень, третий час ночи. Даже гремлины на соседней половине дома угомонились, а вот ему все не спится. Что-то мешает расслабиться, снять с себя мешающую движениям одежду и уютно устроиться рядом со Змейкой, охраняя ее сон. Странное, почти позабытое ощущение, будто что-то скребется изнутри, неприятно холодит затылок, заставляя поминутно оглядываться через плечо, прислушиваться к окружающему миру, состоящему из запахов и звуков, и быть все время настороже.

Прошлое ощерилось треугольными железными зубами и словно огрело по спине ледяным колючим бичом, да так явственно и ощутимо, что харлекин вскочил с кровати, зацепив ногой складку на коврике, и едва не покатился кубарем по полу. На ногах он кое-как удержался, но хрупкую глиняную вазочку с белой розой с прикроватного столика все-таки смахнул.

Ваза с приглушенным звоном разбилась о доски пола, рассыпавшись веером черепков и залив водой краешек ковра. Душистая белая роза, которой Змейка любовалась уже вторую неделю, тоже не пережила падения, осыпавшись горкой пожухлых лепестков. Искра с тревогой оглянулся на спящую, а потом принялся торопливо собирать осколки в ладонь. Вода-то ладно, сама высохнет, но воткнувшийся в босую ступню острый глиняный черепок здоровья и хорошего настроения шассе поутру явно не добавит.

Тихонько скрипнула дверь, и на пороге появился встрепанный дудочник в расшнурованной рубахе, держащий в одной руке свечу, а в другой тускло блеснувший узкий клинок, вытащенный из трости.

– Что у вас? – шепотом поинтересовался змеелов, поднимая свечу повыше над головой и настороженно осматриваясь по сторонам.

– Вазу разбил, не видишь? – так же шепотом ответил Искра, торопливо сгребая последние черепки и поднимаясь с пола. Подошел к музыканту едва ли не вплотную, кивнул в сторону кровати. – Посидишь с ней?

Тот кивнул и посторонился, пропуская харлекина в коридор, а потом все же окликнул:

– А ты куда собрался?

Искра только усмехнулся, передернув плечами, которые уже стягивала знакомая легкая судорога. Предвкушение встречи.

– Прогуляться.

Осколки вазы вместе с останками цветка отправились в стоящее у выхода мусорное ведро, и харлекин выскользнул на улицу, бесшумно прикрыв за собой дверь. Прислушался к ощущениям и устремился к узкому переулку, ведущему к маленькой, будто бы стиснутой стенами домов площади, в центре которой находился небольшой колодец с питьевой водой.

Она сидела на каменном бортике рядом с откинутой деревянной крышкой и беспечно болтала ногами, обутыми в остроносые красные сапожки. Единственный на всю площадь фонарь выхватывал из ночной тьмы чуть полноватые округлые колени, едва прикрытые синей юбкой с кружевным краем, и красивые руки – изящные, маленькие, с длинными тонкими пальцами без единого кольца, – оставляя лицо женщины в густой тени. Впрочем, Искре не нужно было видеть лица незнакомки, чтобы понять, кто перед ним.

Харлекины начинают ощущать друг друга с момента первого превращения в поначалу неуклюжее, бряцающее железом вечно голодное чудовище. Ощущают как приятное тепло, расползающееся по всему телу. И чем раньше случилось превращение, тем острее и лучше харлекины чувствуют себе подобных даже на большом расстоянии. Молодняк инстинктивно ищет себе учителя, наставника – того «старшего», который поможет научиться жить в новом облике, сосуществовать с новыми, доселе неизвестными ощущениями. «Старшего», который научит охотиться и скрываться, выжидать и нападать из засады, пользоваться преимуществами железного тела и слабостями человеческой оболочки. Кому-то везет, и наставник находится довольно быстро. Кому-то приходится, как Искре, выживать самостоятельно, на свой страх и риск познавая вначале тонкости охоты на животных, а затем и на людей.