Лик Победы
Шрифт:
Убийца поравнялся с отцом и медленно осенил его Знаком, капля крови упала на щеку маркиза Эр-При, словно чудовищная красная слеза. Затем настал черед Дени, Арсена, Магдалы, Сержа и наконец Мишеля. Незнакомец повернулся к стоящему за стеной Роберу, осенил Знаком и его, грузно опустился на умирающие цветы, лег на спину, скрестив руки на груди.
Кровь толчками вытекала из раны, исчезая в гвоздиках, а убийца улыбался, и только из глаз его постепенно исчезала синева. Кровь перестала течь, и Робер в ужасе вцепился руками в жесткие побеги –
– Так было надо, – равнодушно произнес кто-то сзади.
Робер оглянулся. Незнакомец в пыльном плаще вновь стоял за его спиной. Эпинэ закричал, бросился бежать и не сразу понял, что это не он бежит, а его несет, как осенний ветер несет осенние листья, а он не может остановиться…
– Так было надо!
– Кукушонок!
– Древней кровью вечер ал, молния!..
Удар грома, бешеный шум дождя, скрип открывшейся двери. Он опять забыл ее запереть… Во имя Астрапа, Мэллит!
Как же он орал, если она услышала. Мало того что орал, еще и двери не запер, хотя в Сакаци редко запираются. В замках и дворцах алатских господарей это не принято.
– Ты видел сон, – тихо сказала Мэллит, – плохой сон. Страшный!
На гоганни была длинная рубашка белого шелка, в руке она держала свечу, золотые огоньки плясали на волнистых прядках, отражались в печальных глазах. Она была прекрасна, еще прекраснее, чем несколько часов назад, когда они качались на качелях.
– Что тебе снилось? – повторила Мэллит.
– Я уже забыл. – Она была рядом, и на ней была только рубашка. Робер видел тонкую спину, ключицы, просвечивающие сквозь тонкий шелк соски. Это было невыносимо.
– Ты видел что-то плохое? – Золотые глаза, тени от ресниц на нежной щеке…
– Я люблю тебя… Давно. С той ночи, самой первой…
Вот и все! Он попался, не выдержал, хотя тысячу раз клялся не говорить ни слова. Это все из-за кошмара! И еще из-за белого шелка, где только Матильда такой откопала, но Мэллит в нем невозможно, невероятно хороша.
Длинные ресницы дрогнули, ему показалось или в уголках глаз блеснули слезы? Какой он мерзавец! У девочки все погибли, а он сорвался. Теперь у Мэллит не останется никого, кому бы она верила.
– Прости меня.
– Ты не виноват, – гоганни вздохнула, – и ты любишь не меня… Тебе только так кажется.
Можно отступить, соврать, списать на сон, но он не может, не может, и все, есть же предел у всякой силы.
– Нет, я люблю тебя. И всегда буду любить, но это ничего не значит… Все останется как было, я никогда больше…
– Почему? – Голосок звучал обреченно и тихо. – Разве можно удержать в горсти воду? Разве можно удержать в сердце любовь? Она должна летать.
– Ты ее не держишь, – этого еще не хватало, говорить сейчас об Альдо. Но он будет говорить об Альдо и о любви Мэллит, потому что иначе сотворит непоправимое. Во имя Астрапа, неужели она не понимает,
– Но я не хочу, – гоганни робко улыбнулась, но глаза остались грустными, – и ты не хочешь, чтобы я ушла.
– Не хочу. – Добраться до кинжала и садануть по руке. Боль отгонит желание… Другого выхода нет, но тогда придется встать. За какими кошками он разделся, а теперь ничего не поделать. – Не хочу, но уходи. Потому что…
– Потому что ты меня хочешь? – она произнесла эти слова старательно, словно заученный урок. – Возьми.
– Ты с ума сошла!
– Так будет лучше. Так должно быть, и пусть так и будет!
Это Альдо! Проклятый осел сказал или сделал что-то непоправимое. Неужели он ей отказал? Наверняка… Каким бы болваном сюзерен ни был, он не будет ломать жизнь влюбленной девочки, он найдет разумную вдову, чтоб она околела. Или дело в Вице? Мэллит все узнала. От кого? От слуг или видела сама?
– Мэллит, мы не имеем права.
– Мы имеем право на все, – она больше не пыталась улыбаться, пухлые губы дрожали, но в глазах была решимость. Робер в каком-то оцепенении смотрел, как девушка ставит на стол свечу, развязывает стягивающие рубашку ленты… Белый шелк соструился вниз, упал к ногам гоганни, застыл лужицей лунного света. Мэллит вздрогнула, словно ей было холодно, и высоко вздернула подбородок.
– Ты говоришь, что я красивая? Тогда смотри.
Точно Альдо! Только мужчина мог так обидеть женщину, что она пришла ночью к другому, ненужному, нелюбимому.
– Ты знала, что я тебя люблю?
– Я все знаю. – Девушка, не опуская головы, подошла к кровати. – Ты меня видишь. Такой, какой хочешь. А я хочу видеть тебя.
– Мэллит…
– Молчи, – она опустилась на корточки, глядя снизу вверх. Если б она его любила, он бы умер от счастья… Но она пришла, потому что ей было больно, потому что ее любовь разбилась и она хочет заполнить пустоту хоть чем-то. Отвести ее к себе? Разбудить Матильду?.. Закатные твари, он должен сжать зубы, подняться, пойти к принцессе и сказать ей правду. Если та еще не догадалась!
– Робер, – в золотых глазах плясали огоньки свечей, а сзади темнело окно в лето с его падающими звездами, зреющим виноградом и запахом полыни. – Робер… Не отсылай меня… Пожалуйста.
– Во имя Астрапа!
Он так долго мечтал подхватить ее на руки, поднять, закружить, так долго представлял это, что, когда все случилось на самом деле, сон смешался с явью. Мэллит что-то шептала на своем языке, ее волосы были мягкими, как шерстка котенка, она боялась, но рвалась навстречу неведомому. Они были созданы друг для друга, созданы в незапамятные времена, когда не было ни черных закатных башен, ни разрушенных ныне городов, а по золотым степям бродили дикие кони, свободные, как ветер, и быстрые, как молния.