Лики России (От иконы до картины). Избранные очерки о русском искусстве и русских художниках Х-ХХ вв.

Миронов Георгий Ефимович

Ещё одно подтверждение того, что в старинных мотивах люди душевной организации Мусатова в те годы искали «оазис красоты». В одном из писем другу живописец признаётся: «Я старался выразить идею гармонии. А кругом меня все диссонансы, от которых я нигде не могу скрыться…»

Критики, однако ж, холодно встретили его «Гармонию».

А искусствоведы спустя годы отметят: именно с «Гармонии» впервые появилось «мусатов-ское письмо», которому подражали не одно поколение русских художников.

Именно с «Гармонии» началась его работа над большим полотном «Весна», которое он напишет

в 1901 г.

И с картины «За вышиванием»: на деревянной веранде флигеля Елена Мусатова над пяльцами на фоне зелёно-золотистой листвы. Чудный женский образ, продолженный в «Весне».

В «Весне» удивительно гармонично переплелись два мусатовских мотива – «осенний» и «весенний», создавая в результате мелодию, выражающую сложное, трудноуловимое переходное состояние человеческой души.

Музыка, живопись, поэзия. В творчестве Мусатова они почти не разделимы. Часто его работы перекликаются со строфами Фета, затем – все чаще, – Бальмонта. Это из А. Блока: «Когда слушаешь Бальмонта, – всегда слушаешь весну». И Мусатов пишет о том же, – о «весеннем аромате», о «женственном начале» бальмонтовской поэзии. И весенние мотивы у Бальмонта и Мусатова перекликаются. А вот «Последний луг» – это и название дивной акварели Борисова-Мусатова, и – стихов Бальмонта. Стихи были впервые опубликованы в журнале «Книжки недели» в 1899 г., акварель родилась в 1901 г.

В одном из писем он замечает: «Мне уже не нужен Париж…» В том плане, что не нужен как источник вдохновения, как мотив, как воспоминания о школе Пюви де Шаванна или Милле. После «Гармонии» в тревожном сердце мастера рождается гармония идеи и школы. Гармония прошлого и настоящего. Нет только гармонии в «сердечной» жизни. Письма Мусатова, которые по его завещанию и по указанию его друга можно было вскрыть лишь после 1945 г., свидетельствуют о ещё одной попытке художника обрести полную гармонию. Это письма к семье Корнеевых.

С сыном купца Фёдором Корнеевым Мусатов давно знаком. Академию художеств тот закончил по батальному классу, брал заказы на портреты, с 1903 г. преподавал в Боголюбовском рисовальном училище.

Женат он был на дочери (хотя и побочной) местного воротилы Очкина, что никак не сказалось ни на её прелестном внешнем виде, ни на романтичности натуры. Изящная, образованная, с царственной походкой и изысканными манерами, – всё в ней было столь царственно, что казалось, она была рождена стать музой художника. Не такого реалиста, как Фёдор Корнеев, посадивший её за прилавок открытого им магазинчика – торговать открытками и репродукциями. А такого романтика и эстета, как Мусатов.

Надеется ли он на ответное чувство?

Возможно, в глубине души, – да.

«Только я могу быть вашим Леонардо, Боттичелли, вашим поэтом».

И снова в памяти строки Эдмона Ростана, и снова образ Сирано де Бержерака, влюблённого, верного и…отвергнутого.

Даже здоровому, сильному, уверенному в себе встретить лукаво-равнодушное, кокетливо-и-роничное отношение в ответ на искренность чувств, – непросто. Сирано – счастливчик. Горб – не нос с горбинкой. Больно.

«Во мне кровь плебейская, но душа принца», – пишет он ей.

Ответной любви

не рождается, а в дружбу любовь переходит так мучительно трудно.

Боль безответной любви сгладилась, а сладость – осталась.

На большой пастели «Романс» в декабре 1901 г. он напишет внизу «Посвящаю Ольге Григорьевне Корнеевой. Выражение душевной красоты, чувство искренности есть удел немногих».

Противоречия сгладились, след разлада в душе остался.

В поисках гармонии он так больно ударился о дисгармонию, которой в жизни, увы, значительно больше.

«Я был около вас так близко. И так далеки были мы друг от друга».

Ничто так не помогает отвлечься от безответной любви, как интенсивный труд. Он мечтает о долгой работе в глубинке, где можно и по ритму жизни, и по реальности деталей, быстрее погрузиться в прошлые эпохи.

Предложение пожить и поработать в имении Захаровых, неподалёку от усадьбы князей Голицыных, пришлось кстати. Он отправляется в путешествие длиной более 20 лет. За блестящие заслуги в турецких походах один из екатерининских «орлов» князь Сергей Голицын получил право построить в глухом углу Саратовского наместничества родовое имение.

Местные крепостные вместе в голицынскнми драгунами, расквартированными в сельце Зубриловка на время стройки, воздвигли единственные в этих местах архитектурные шедевры в стиле раннего классицизма. Есть версия, что автором проекта был знаменитый зодчий той эпохи Кваренги.

Здесь неоднократно бывал Г. Р. Державин, отразивший неповторимую прелесть имения в стихах; однако ж, наиболее точное поэтическое воспроизведение гармонии Зубриловки оставил молодой баснописец Крылов – в стихотворении «Уединение».

И сам архитектурный ансамбль, и дивные интерьеры дополнялись уникальной коллекцией фарфора, стекла, мрамора, бронзы и костюмов, а полотна кисти Левицкого, Молинари, Веже – Лебрена гармонировали с огромной библиотекой, хранившей уникальные рукописи и исторические документы.

Право же, если бы не было в истории русского искусства усадьбы Зубриловка, её нужно было бы выдумать для раскрытия нежного таланта Мусатова. С лета 1901 г. Борисов-Мусатов обретает если не гармонию, то место, где её можно найти.

Он так был внутренне подготовлен к обстановке, которую нашёл в имении князя Голицына, что по приезде почти экспромтом создал свою первую из ныне всемирно известных картин – «Гобелен».

И хотя «Гобелен» написан после пунктиром закончившейся драмы любви к Ольге Корнеевой, большинство историков искусства склонны связывать это полотно с окончанием цикла, посвящённого и навеянного Анной Воротынской. «Гобелен» – надрывающая сердце нота прощания с первой неразделённой любовью. При этом никакого портретного сходства. Лишь щемящий мотив печали от неразгаданной, не увиденной, не разделённой, непонятной любви. На фоне парка, торца белого здания, у усадебного двора, вымощенного плитами, – в лучах закатного солнца фигуры двух женщин в «старинных платьях» с кринолинами. Сюжета нет, нет портретного сходства с «прототипами», лица одной из дам и вовсе не видно. Есть поэзия, настроение, гармония, мечта. Есть искусство.